Оливье сам уже говорил без улыбки, уловив иронию в словах князя и весьма ревниво относясь к своему прошлому и, тем более, к прошлому Хроутланда.
– Да, дело так и было, – согласился Бравлин. – К сожалению, местность вокруг была равнинная, только с небольшими перелесками, и нам не представилась, как вам в Ронсевале, возможность выстроить линию обороны со сменой бойцов. Точно так же, кстати, как вы, триста воинов древнего греческого государства Спарта во главе со своим царем Леонидасом погибли все, но не пустили через Фермопильское ущелье громадную армию персидского царя Дария Первого Гистаспа, чем остановили его нашествие на Грецию. Я только что рассказывал об этом вашему другу Салаху ад-Харуму, и оказалось, что он хорошо знаком с сим историческим фактом по персидским литературным источникам. Так что вы в Ронсевале в малом размере повторили подвиг Леонидаса и его воинов. С той лишь разницей, что вас было несколько больше трехсот спартанцев и против вас не стояла целая армия. И, тем не менее, я ничуть не умаляю ваших заслуг. Мы же десять лет назад не имели возможности выполнить тот же стратегический прием из-за отсутствия природных условий. А самим предложить противнику окружить себя и уничтожить – что же может быть глупее… И осуждать нас трудно…
– Мы по-разному смотрим на некоторые вещи… – Оливье нахмурил брови.
– Да прекратите вы беспочвенные препирательства, – Кнесслер понял, что дело пахнет ссорой. – Забудьте прошлое. Сейчас мы прибыли на турнир, а не на поле сражения. И здесь вовсе не время выяснять, чье оружие более победоносно и при каких обстоятельствах. Пойдемте лучше к герцогу. Я уже отправил посыльного с предупреждением о визите. Герцог, должно быть, нас ждет.
И он показал направление к палатке Сигурда, или Зигфрида, как называл датчанина Аббио. Сигурд, как посторонний участник турнира, расположился в общем лагере, а не на королевской сопке. Но тропу, по которой рыцарям предстояло спуститься, при свете костра видно было хорошо. Только недавно эта тропа была почти незаметной тропинкой, но за короткий срок многие ноги так утоптали ее, что тропа стала ведущей на холме и уступающей только главной дороге.
Князь Бравлин и граф Оливье сухо поклонились друг другу. Но если славянин имел право чувствовать обиду за отвоеванные у него земли, причем эта обида была непроходящей, то франк, по натуре легкий и не злопамятный, через минуту уже улыбнулся. У него-то ничего не отнимали, и вообще не виделось в Европе силы, способной остановить раздвижение Карлом своих границ. Силой была Дания, но Готфрид Скьелдунг молча наблюдал за Карлом и выжидал, не решаясь пока на самостоятельное противодействие. Другая сила – Византия, была слишком далеко и едва справлялась со своими проблемами.
Они двинулись вслед за остальными. И граф вдруг неназойливо взял князя под руку.
– Правильно, – сказал он. – Кнесслер самый рассудительный человек на свете. Я понимаю вашу обиду и прощаю ее вам, а вы поймите мою гордость и простите ее мне. Забудем это. Не дело воинов таить обиды друг на друга.
Бравлин поклонился на ходу.
– И Кнесслер прав, и вы правы… А я попусту срываю свое раздражение на встречных из-за того, что мне не слишком хочется идти к Сигурду. Мы с ним не самые близкие друзья. Но, как воин, я должен согласиться, что лучше Сигурда не найти кандидатуры для участия в меле. Я не сержусь на вас, граф.
– Но позвольте мне, человеку, любопытному не менее, чем любопытен ученый аббат Алкуин, поинтересоваться… Вас зовут Бравлином Вторым. А кто был Бравлин Первый? Это ваш достойный предок?
– Нет, – ответил князь. – Бравлин Первый был могущественным князем славян, живущих по берегам озера Ильмень. Слышали о таком озере? Иногда его называют Варяжским морем… Это потому, что на одном из его берегов в городе Старой Руссе живут варяги – люди, которые варят соль. Там в округе множество соляных источников. Руссы, кстати, родственны бодричам и являются подданными князя Годослава, хотя из-за отдаленности не слишком прислушиваются к голосу своего повелителя, предпочитая жить по собственным принципам.
– Нет. Не слышал. Где, вы говорите, это?
– Это далеко на востоке. Когда ваш король совсем перестанет давать нам возможность жить своей жизнью, мы переселимся туда.
– А там тоже много славянских племен? – искренне удивился Оливье.
– В несколько раз больше, чем в известной вам Европе. Но если в Европе мы враждуем друг с другом и потому не можем дать совместный отпор вашему королю, то Бравлин Первый около века назад объединил всех славян от Балтики на севере до Червонного моря на юге, изгнав с исконных славянских земель и хозар и греков. К сожалению, государство это существовало только при жизни Бравлина. Потомки разделили его на множество мелких и, опять же, порой враждующих друг с другом.
– А кто мешает вам объединиться с соседями?
Бравлин вздохнул.
– Амбиции. Мои амбиции мешают мне признать старшинство, скажем, того же Годослава. Я считаю себя, признаюсь честно, и не без оснований, более способным к управлению и более опытным, нежели он. Его амбиции как потомка династии бодричских князей не позволяют ему признать мое старшинство, потому что когда-то мое княжество входило в большой и сильный союз бодричей и предки Годослава правили моими предками. Приобретая общее, каждый боится потерять личное. И так будет до тех пор, пока не появится личность достаточно великая, чтобы удовлетворить или усмирить всех. Как для германских племен – Карл Каролинг.
– Ну, а почему бы вам не заключить союз хотя бы с Карлом? – простодушно спросил граф.
– А кто мешает вам принять веру в наших богов и жить по нашим законам? – в ответ спросил князь с улыбкой.
Оливье только рассмеялся над собственной бестактностью.
– Курице нравится насест, а утке болото… – добавил Бравлин.
– Я, признаюсь, удивлен, встретив в лице князя-правителя, князя-воина весьма грамотного человека. Вы так много знаете, так рассказываете не только о своей истории, но даже об истории Греции… Я просто в растерянности…
– Граф, я слышал, что король Карл тоже отличается любовью к книгам. Вы этому не удивляетесь? Разница только в том, что я читаю сам, а ему читают другие…
Оливье не нашел, что ответить. Он не рискнул сказать, что считает своего монарха просвещенным человеком потому, что все королевство франков он считает тоже просвещенным, хотя сам не прочитал в своей жизни ни одной книги. А отношение к представителям соседних стран, к саксам или к славянам, у всех франков было пренебрежительное, как к полудикарям. А, оказывается, эти полудикари гораздо грамотнее франкских графов. Они даже разговаривают по-гречески с сарацином. Но высказать открыто свое чувство преимущества – значит, оскорбить князя…
Между тем, они уже спустились с Песенного холма. Эделинги и сарацин остановились и оглянулись, поджидая отставших. До лагеря напрямую осталось пройти меньше тысячи шагов. Там, перед лагерем посторонних участников турнира, уже не было большого костра, освещающего окрестности, как большой костер освещал почти всю королевскую ставку, однако у палаток горело множество костров малых, и заблудиться было невозможно.
