– Наша вера гораздо более терпимая, – сказал Годослав. – Мы не признаем человеческие жертвоприношения в угоду духовным требованиям.
– То есть, – вскочил на ноги монсеньор Бернар, – вы обвиняете христианскую церковь в человеческих жертвоприношениях?
– Я не знаю, как еще можно назвать сжигание на кострах инаковерующих, если эта жертва посвящается Богу. Впрочем, меня этот вопрос мало волнует… У каждой нации свои традиции.
– Вы переступаете границы дозволенного, сударь, – вскипел «боевой петушок». – И оскорбляете суть христианской религии.
– Что вы, монсеньор, – спокойно возразил Годослав. – Я просто называю вещи так, как я их вижу. Или вы хотите, чтобы я хитрил и обманывал, поклоняясь тому, что я не приемлю?
– Я тоже не приемлю церковные костры, – сказал король жестко и слегка обиженно. – Но у меня никогда не появлялось мысли назвать это человеческим жертвоприношением. Церковь учит нас, что человеческие жертвоприношения имеют место быть в языческих вероисповеданиях…
– Если вы нас называете язычниками, то я смею вас заверить, что никогда не слышал о подобном в наших храмах. Об этом говорит только ваша церковь, совершенно не зная сути нашей религии. Впрочем, я уклонился от темы. Я сейчас говорю о Вере. Вера в Бога, в моем понимании, это суть, на которой держится человечество. Вы со мной согласны?
Годослав выглядел удовлетворенным. Он легко добился того, чего хотел добиться. Этот момент они со Ставром репетировали наиболее старательно. Здесь важно было не переборщить и преподать себя именно так, как следует для самостоятельного прихода Карла и его окружения к мысли, которую следовало им внушить. Князь увидел, что он выигрывает дипломатическую партию у франков, хотя не в состоянии был выиграть партию военную.
– Естественно, мой друг, продолжайте, – согласился король с тем, с чем нельзя не согласиться. – Я никак не могу понять, к чему вы клоните.
– Я клоню к своей готовности, ваше величество, принять христианство, оставаясь в душе приверженцем веры своих предков, и считаю, что в этом случае я останусь честным и перед христианством, и перед верой в Рода. Вся разница только в том, что, имея на груди крест, я буду молиться на чужом языке и на чужом языке совершать обряды таинства. Вот и все…
– Но это же недопустимо! – воскликнул Карл растерянно и посмотрел на Алкуина как на духовное лицо. – Что ты скажешь, друг мой?
– Я считаю, ваше величество, что монсеньор Годослав только что открыл перед нами причины двадцатипятилетней войны в Саксонии.
– Что он говорит, – возмутился предельно серьезный и сердитый «боевой петушок». Монсеньор Бернар всегда сердился, когда не умел понять не слишком развитой своей головой сути явлений, которые понимали окружающие. – Какое отношение имеет война в Саксонии к княжеству бодричей и к обвинениям христианства в человеческих жертвоприношениях?
– Самое прямое, монсеньор, самое прямое, ваше величество, – чуть привстав, поклонился Алкуин. – Мы приходим в землю и говорим живущим там людям, что с сегодняшнего дня они будут молиться другому Богу. И подкрепляем свои слова ударами копья. И забываем, что свои верования они впитывали вместе с молоком матери. Под угрозой чужого копья человек крестится, в воскресенье идет в церковь, а оттуда отправляется куда-нибудь в священную рощу, чтобы провести обряд еще и там. Так все и происходило. Люди внутренне сопротивлялись христианству и считали, что ради своей Веры претерпевают некоторые неудобства, посещая церковь. И стоило промелькнуть какой-то искре, как возникало пламя восстания, опирающееся именно на коренную Веру народа. Мы должны были воспитывать Веру, а не насаждать ее. А воспитание Веры – это длительный, многовековой процесс, который нам, в суете мирской, неподвластен. Если бы Вера была более терпимой, она распространялась бы гораздо быстрее и шире, нежели сейчас, и гораздо реже возникали бы внутренние беспорядки. Князь Годослав абсолютно прав в своей наивности. Он станет христианином, но в душе не будет им. Так же, как и его народ.
– И что же ты предлагаешь, мой друг? – спросил король, слегка задумавшись.
– Я предлагаю мирно построить соборы в княжестве бодричей, но не заставлять весь народ креститься, как мы делали это в Саксонии. Пусть миссионеры несут Слово Божие к бодричам. Не насилием, а убеждением, как это делали когда-то апостолы. И мне кажется, что в этом случае мы сможем добиться большего.
Карл думал недолго.
– Я согласен со всеми, здесь говорившими, и с князем Годославом, и с аббатом Алкуином, и даже со своим разлюбезным дядюшкой Бернаром. Каждая точка зрения, самая противоположная, имеет право на существование. Но в данном случае мы обсуждаем не только вопрос Веры, но и вопрос политики. А этот аспект заставляет меня видеть необходимость в принятии христианства хотя бы одним князем Годославом. Это обязательный пункт. Кстати, князь, я слышал, что в Рароге есть церковь?
– Есть, ваше величество. Ко мне обратились бодричи-христиане, а их у нас около сотни, с прошением на постройку церкви. Я даже выделил им под строительство землю в городской черте. Но подальше от наших храмов, чтобы не возникало беспорядков и вражды на религиозной почве.
– Так вот, мы построим вам собор и откроем епархию. Вы же должны взять на себя обязательство всячески содействовать распространению христианства среди своих подданных. Если мы решим этот вопрос и окончательно договоримся о решении вопроса, который обсуждали первым – касательно обязательств в отношении друг к другу, то я думаю, что у нас не возникнет больших разногласий в разрешении вопросов иных. Там всегда можно договориться и пойти на взаимные уступки.
Годослав приподнялся из-за стола и поклонился.
Эпилог
Над лесной дорогой, с тяжелым шумом свистя крыльями, пролетели дикие гуси. Годослав проводил их взглядом и вздохнул.
– Мои соколы, должно, совсем засиделись. Никогда еще весной им не предоставлялось столько отдыха, – сказал он мечтательно. – Непременно же на днях организую большую соколиную охоту. И соберу на нее всех, кто заслужил доброе слово своими добрыми делами в мое отсутствие. И не возьму на эту охоту ни одного боярина…
Белый призовой конь Годослава легко переносил дорогу, и хотя отличался буйным нравом, свойственным всякому настоящему боевому коню, с князем бодричей он, похоже, нашел общий язык сразу.
– За тебя, княже, князь Дражко уже поохотился на славу… – сказал волхв Ставр, едущий на полкорпуса позади Годослава. Высокий каурый жеребец волхва, вообще-то смирный от природы, сейчас косился на белого коня с опаской и недоверием. – За нас за всех поохотился…
– О чем ты говоришь? – спросил Годослав через плечо.
– Славянские соколы пощипали перья датским коршунам…
Годослав улыбнулся.
– Да, это была прекрасная охота… Сокол, как ты знаешь, не любит хищных соседей
[61]
.
