– Да вам надо просто поднапрячься, голубчик вы мой, – продолжал уговаривать трактирщика Розенштейн. – Память – такая штука, что никогда ничего не забывает. Просто какое-то произошедшее событие лежит у нее близко, скажем так, под рукой, а какое-то она отложила подальше. И приходится его отыскивать. Поищите, Силантий Кузьмич, прошу вас!
Вот же пристал! Говорят же ему русским языком: не помню. А он – поднапрячься просит, гад ползучий. И ему наплевать, что воспоминания эти ему, Силантию Кузьмичу, как серпом по… этому самому месту. Да и чего напрягаться, ежели все, что произошло тогда с этими проклятущими полуимпериалами, столь живо стоит в памяти, будто произошло вчера? Прав фараон: память – такая штука, которая никогда ничего напрочь не забывает…
– Ну, чего вы от меня хотите? – почти взмолился Поздняков. – И так сегодня весь день наперекосяк, так еще вы душу тянете…
– Да я совсем малого хочу! – Розенштейн почувствовал, что трактирщик начинает сдаваться… – Чтобы вы вспомнили, как выглядели те двое, так сказать крестьян, которые…
– Чего вам тут говорить, один рыжий был, а другой молодой, – ради того чтобы помощник полицеймейстера поскорее отвязался, произнес Силантий Кузьмич.
– Ну, вот видите, а говорите, что не помните, – воодушевился Николай Людвигович. – Так вы говорите: один рыжий?
– Ага.
– А один молодой? – раздумчиво спросил Розенштейн.
– Ага.
– А насколько молодой, можете сказать? – задал новый вопрос помощник полицеймейстера.
(Да отцепится он когда-нибудь?!)
– Годов семнадцать-восемнадцать, – хмуро ответил Силантий Кузьмич.
Нет, это не Долгоруков…
– А рыжему сколько, по-вашему, было тогда лет?
– За тридцать, – услышал Розенштейн ответ трактирщика.
Ага! Вот этот может быть Долгоруковым. Только перекрасившимся или надевшим парик…
– Прекрасно, – удовлетворенно кивнул Николай Людвигович. – Плотный такой, да? Среднего роста?
– Нет, – твердо ответил Силантий Кузьмич. – Вовсе не плотный. И росту явно выше среднего.
Это не Всеволод Аркадьевич Долгоруков. Хотя он мог и не участвовать в этой афере, а только придумать ее и разработать план. А непосредственно осуществляли ее люди из его шайки…
– Вот что, Силантий Кузьмич, – безапелляционном тоном произнес Розенштейн. – Вы должны будете помочь мне в одном деле.
– Каком еще деле? – недовольно спросил Поздняков, уже понимая, что ему никак не отвязаться от этого фараона, покуда тот не отстанет от него сам. А это значило исполнить все, что он попросит.
– Очень важном деле. Надо будет понаблюдать кое за кем, – не терпящим возражений тоном произнес помощник полицеймейстера.
– Вот еще! – уже по инерции, нежели по убеждению, продолжал упираться Силантий Кузьмич. – Ни за кем я не буду наблюдать.
– Будете, Силантий Кузьмич, будете, – уже поняв, что собеседник выкинул белый флаг, произнес Николай Людвигович. И добавил: – Вместе со мной, конечно. И ежели признаете в ком-либо из людей, на которых я вам укажу, человека или двух человек, что восемь лет назад облапошили вас на весьма приличные деньги, то немедленно скажете мне об этом. И все. – Розенштейн доброжелательно посмотрел на трактирщика и приветливо улыбнулся: – После вы будете свободны.
– Совсем? – затравленно глянул на полицианта Силантий Кузьмич.
– Совершенно свободны, – категоричным тоном подтвердил Розенштейн. – Ну, разве что на суде придется дать вам свидетельские показания, – еще шире улыбнулся Розенштейн какой-то змеиной улыбкой. – Так ведь это долг каждого гражданина Российской империи, не так ли?
Поздняков посмотрел прямо в светлые глаза помощника полицеймейстера. И приглушенно ответил:
– Так.
Глава 9
На крючок, или Дважды два равняется четырем
Октябрь 1888 года
Прояснив про дом в Собачьем переулке, Африканыч собрался было уходить, но городской секретарь, явно что-то вспомнив, остановил его:
– Самсон Африканыч, погоди минутку…
– Да? – обернулся Неофитов.
– Присядь-ка.
Африканыч недоуменно посмотрел на городского секретаря:
– Ты что-то хочешь сказать?
– Хочу, – ответил Постников.
Неофитов снова устроился в кресле:
– Ну, хорошо. Говори.
И Постников без всяких обиняков «рубанул»:
– Всеволодом Аркадьевичем весьма сильно интересуется Николай Людвигович Розенштейн. Надо полагать, – добавил городской секретарь, – и всеми вами тоже.
– Розенштейн – это, кажется, помощник полицеймейстера? – не сразу спросил Африканыч, потому как сказанное Постниковым ежели и не повергло Самсона Неофитова в коматозное состояние и не превратило в соляной столб, то, несомненно, застало врасплох.
– Да, это помощник полицеймейстера, – подтвердил городской секретарь. – Надо признать, весьма приставучий господин. Уж коли вцепился, так ни за что не отвяжется. Учтите это!
– Благодарствуй, учтем, – невесело отозвался Самсон Африканыч. – Ну, и чего он там копает?
– Покамест интересовался домом на Покровской, что Всеволод Аркадьевич продал графу Тучкову за восемьдесят тысяч, – ответил Николай Николаевич и усмехнулся. – Но, надо полагать, господин Розенштейн на этом не остановится. Можете даже не сомневаться. Ты уж оповести об этом Всеволода Аркадьевича.
– Да уж, оповещу…
* * *
Всю дорогу до особняка Долгорукова Африканыч размышлял. Нет, не то чтобы они никогда не предполагали подобного. Даже ожидали, что такое может произойти. И вот – случилось. И все равно услышанное явилось неожиданностью. Это как смерть. Знаешь ведь, что когда-нибудь умрешь, но до конца все же не веришь. И когда она все-таки является, проклятущая, так это почти всегда как гром с ясного неба…
«Не-ет, – думал Африканыч, трясясь в пролетке по булыжным мостовым города, – мы еще поборемся. Сева обязательно что-нибудь придумает, чтобы выкрутиться. Не может не придумать…»
Сева Долгоруков воспринял пренеприятнейшее известие примерно так же, как и Африканыч. Он не испугался, не засуетился, стараясь отыскать возможные ошибки в прежних делах, не сошел с лица, Всеволод просто задумался. Крепко и надолго. Мрачный, со сведенными к переносице бровями, он расхаживал по своему кабинету, шумно пыхтя сигарой, а все остальные члены «команды» помалкивали, вели себя смирно и старались не шуметь. В такие минуты, как эта, они даже разговаривали между собой вполголоса (хотя говори они в полный голос – из гостиной на первом этаже, где они сидели, в кабинете на втором все равно ничего не было бы слышно).
Наконец Сева спустился к своим друзьям. Молча, кивком он позвал за собой Африканыча, после чего они долго о чем-то беседовали в кабинете. Часа через два Самсон Неофитов вышел от него крайне задумчивый, что за ним наблюдалось весьма редко, никому ничего не сказав, он тотчас ушел и больше не появлялся. Не пришел он к Севе и на следующий день. С вопросами к Долгорукову не лезли, не спрашивали, мол, куда это запропастился Африканыч. Знали, что вопрос ничего не даст, поэтому шефа понапрасну не дергали. Захочет, сам все расскажет… Когда придет время…
