– Нет, не я, – сказал он наконец, однако
продолжал смотреть пытливо, настороженно, и Алена про себя усмехнулась этой его
попытке спастись от судьбы, которая явилась к нему в лице Алены Дмитриевой.
Проницательная и острая на язык Жанна однажды констатировала, что хватка у
писательницы, как у бультерьера, – правда, речь шла о том упорстве, с
которым Алена в свое время осаждала неприступную крепость по имени Игорь
Туманов. И осадила-таки, и штурмовала, и завладела ею, а тут какие-то поганые
грабители и убийцы вознамерились покуситься на ее драгоценную, обожаемую
собственность! Наивно думать, что запирательство какого-то ночного продавца,
пусть даже восточного (западного, южного, северного – без разницы!) человека,
сможет сдержать натиск влюбленной женщины, тем паче – Алены Дмитриевой. Да будь
он хоть негром преклонных годов!
– Врете, – сказала она холодно. –
Именно вы дежурили позапрошлой ночью.
– С чего вы взяли? – хмуро спросил
продавец.
– С того, что я вас видела, – нагло
соврала Алена. – Я заходила в магазин купить... – Что, ради всего
святого, могло понадобиться этой брезгливой особе в таком зачуханом, пропахшем
пивом магазинчике?! – ...купить жевательную резинку.
– Какую?
– «Аквафреш», синенькую.
– Врете, – последовал ответ, и Алена даже
вздрогнула от наглости какого-то там продавца. С другой стороны, сказано в
Писании: какою мерою мерите, такою и вам отмерится.
Так что получите, барышня, рикошетом!
– Почему вы решили, что я вру? – спросила
она со всем возможным высокомерием.
– У нас нету синих «Аквафреш».
Прост же ты, брат!
– Конечно, – покладисто кивнула Алена,
чуть не стукнувшись лбом о витрину. – Я хотела ее купить, а вы так и
сказали, что у вас нету синих «Аквафреш», поэтому я...
– Врете.
А не слишком ли много он себе позволяет?!
– Вы не заходили в магазин, – сказал
продавец, еще сильнее прищурясь. – Вы сразу с маршрутки пошли к
ресторанной двери.
Ага, попался! Проговорился!
Итак, это он, тот самый продавец! Он видел,
как Алена ломилась в «Барбарис», и сейчас смекнул, что она не просто так
притащилась в магазин.
Ай да интуиция у Алены!
Однако парень глазастый, и весьма. Ночью Алена
была одета в куртку-дубленку с капюшоном, а сейчас – в короткую каракулевую
шубку, потому что дубленка, полежавшая вместе со своей хозяйкой на засыпанном
цементом полу «Барбариса», настоятельно потребовала чистки. И продавец Алену
узнал, несмотря на другую одежду!
Ну, если он такой приметливый, значит, с ним
тем паче следует поговорить подробнее.
– А кого вы еще видели? – спросила Алена
так напористо, что продавец даже отстранился от окошка.
– Я все в милиции сказал, кого видел.
– А мне скажете? – быстро спросила она.
– А вам-то зачем?
– Нужно, раз спрашиваю.
– Всем чего-то нужно, – хмыкнул
продавец. – А я при чем? Я только и видел, как этот тип из дверей выбегал.
Больше ничего.
Он врал, Алена это чувствовала совершенно
точно! Он знал что-то еще, но не хотел об этом говорить. А вдруг и впрямь не
скажет?!
У нее вдруг жутко заломило шею от этой
дурацкой выпукло-вогнутой позы, в которой приходилось стоять.
– Слушайте, – пробормотала она
умоляюще, – мне очень нужно выяснить, кто это был, понимаете? Этот гад
чуть не убил моего друга, моего лю...
Она осеклась.
– Ну ведь не убил же, – холодно ответил
продавец. – Не убил, да и ладно!
Да и ладно?!
Она вспомнила, как лежала рядом с Игорем,
обнимая его и не зная... ничего не зная о том, жив он еще или уже нет; не в
силах понять, отчего так холодны его руки и губы: оттого, что замерз или
оттого, что умирает; вспомнила, как сердце у нее останавливалось от страха за него,
а «Скорая» все не ехала и не ехала, и Алена и торопила ее мысленно, и в то же
время не хотела, чтобы кто-то появился и отнял у нее любимого, потому что если
уже случилось самое страшное, то лучше им так и лежать тут вдвоем... Лучше уж
ей рядом с ним умереть, потому что жизнь без него будет вовсе уж пуста и
никчемна: жизнь без света его глаз, без его смущенного, жаркого шепота, который
предназначен только для нее, для нее одной, бессмысленна будет жизнь без
страданий по нему, без вечной надежды на его любовь – без этой беспочвенной, но
такой счастливой надежды...
Пластик, за которым смутно виднелось
узкоглазое, напряженное, недоброе лицо, вдруг сделался еще более мутным и
поплыл в глазах Алены.
– Да ладно, не плачьте, – проворчал вдруг
продавец там, за этим своим оборонительным сооружением. – Или уж такая
большая любовь, что ли?
Глупости какие, разве она плачет? А что
касаемо любви...
– Да, – сказала Алена, быстро отирая
мокрые щеки. – Да. Такая большая.
Он еще поглядел, поглядел, потом резко
вздохнул.
– Ладно, – сказал угрюмо, – вы
обойдите магазин, я вам служебную дверь открою. Тут не разговор.
От облегчения она даже не сразу смогла
разогнуться. А может, это остеохондроз разыгрался, кто ж его разберет. Или на
нервной почве вступило...
* * *
Раечку встречал отец. Ждал, как и
договорились, у входа в магазин «Антик». Конечно, притащился не один, приволок
с собой свою сушеную блондинку. Сходство с воблой в глазах Раечки усугублялось
тем, что молодая отцова жена была одета в бледно-серебристую норковую шубу и
такие же сапоги, помада у нее тоже была серебристая, и даже глаза от белых
теней казались наполненными растопленным серебром. Снежная королева, короче. И
имя у нее было холодное, белесое какое-то – Светлана, и голос ледяной и надменный.
– Раиса, что ты так долго? – протянула
она капризно.
Раечку так и повело на сторону – она не
выносила, когда ее Раисой называли. Вообще зря она не настояла, не поменяла
имя, когда в прошлом году паспорт получала. Что-то с этим надо делать, ведь
скоро дойдет до того, что ее уменьшительным именем звать перестанут, начнут
называть только по имени-отчеству, ну и как она это переживет – зваться Раисой
Альфредовной? Угораздило же папочку...
Раиса Альфредовна! Нет. Лучше сразу умереть.
Мымру-то эту, писательницу долговязую, вон как красиво зовут – Алена
Дмитриевна, прямо как в поэме Лермонтова... Везет некоторым!
Отец и мачеха (во-во, то самое слово для
воблы) приехали на ее новенькой темно-синей «Ауди», но за рулем сидел отец.
