Не передать словами, как я разъярился,
наткнувшись на нее! Ведь материалы в этом шкафу стерильны, и хоть они, конечно,
хранятся упакованными, все равно: телефонная труба, захватанная множеством
рук, – не тот предмет, который должен валяться в аптечном шкафу. Я схватил
трубку и пошел, потрясая ею, разыскивать виновную. Разумеется, ею была дежурная
медсестра, вот в дежурку-то я и направился, пылая праведным негодованием. В эту
минуту и произошла случайность, которая сыграла роковую роль в нашей жизни.
У нас была обычная многоканальная офисная
мини-АТС с автоматическим включением блокираторов слышимости. То есть, когда по
одному телефону разговаривают, по другому услышать разговор невозможно, и ты
можешь параллельно звонить куда угодно. Возможно, я один знал, что эта же самая
АТС была снабжена неким устройством вроде селектора, а проще сказать –
подслушивающим устройством. Поскольку пульт находился в комнате Гнатюка, он мог
при желании включить обратную связь и не только прослушивать все телефонные
разговоры пациентов и персонала, но и слышать обычную болтовню, которая
происходила в пределах действия трубки. Уж не знаю, что там с ней произошло, с
этой многосложной техникой, видимо, что-то замкнуло, у какого-то реле заехал
шарик за ролик... Ходят слухи, что даже компьютеры, которые отвечают за запуск
ракет с ядерными боеголовками, порою клинит и они самостоятельно пытаются
развязать третью мировую войну – что ж говорить о какой-то несчастной
мини-АТС...
Короче, на трубке, которую я держал в руке,
замигала красная лампочка: кто-то звонил в санаторий, и я невольно нажал на
кнопку приема, хотя зуммера не слышал, а это означало, что вызов поступил на
другой аппарат. Разумеется, я немедленно выключил бы телефон, чтобы не
подслушивать чужой разговор, однако я услышал голос Алины – и невольно
помедлил. Какое-то мгновение удивлялся, почему она не говорит обычного «Алло»,
или «Привет», или «Кто это?» – ну, всего, что принято изрекать в начале
телефонного разговора. Я как бы вклинился в середину давно разгоревшегося
скандала.
– Я не могу больше, не могу! – твердила
Алина с безнадежной ненавистью в голосе. – Ты должен или отпустить меня,
или заставить его меня прооперировать. Сколько эта глупость может тянуться?! Он
мне отвратителен, ты что, не понимаешь? Он ненормальный, я его боюсь!
– Да брось, девочка, – отозвался другой
голос, и я не сразу узнал Гнатюка – так мягко, расслабленно, так нежно он
говорил, с такими воркующими, в жизни мною не слышанными интонациями. –
Брось, не зацикливайся на этом. Никто другой, кроме этого парня, помочь нам не
может. Надо терпеть. Никуда он не денется, сделает тебе операцию, не
сомневайся. А что это за разговорчики такие: отпустить тебя?! Куда ты с этой
милой мордашкой пойдешь? Она всем настолько примелькалась, столько раз в
сводках появлялась, что тебя, извини, любой гаишник опознает. Я только вчера
получил новую ориентировку на тебя. Все-таки с этим Батраковым ты вела себя
неосторожно, очень сильно наследила. Тебя пасут так, что либо ползком границу
переползать, причем в глухой тайге, по льдам Северного Ледовитого океана, через
пески и горы, либо... терпеть, ждать, играть глазками – и завязать в конце
концов Ванюшку узлом. Ну ведь никто, кроме тебя, не виноват в создавшейся
ситуации, пойми! Только твоя вина, что парень в тебя влюбился до соплей. Для
него это стало не только работой, вот в чем беда. Я могу ему приказать тебя
прооперировать, но я же люблю тебя, глупышку, я же хочу, чтобы ты не просто
стала другой, но и осталась красавицей. Ванька, конечно, виртуоз и мастер
своего дела, однако к тебе он должен с особым чувством подойти, он должен
поверить, что делает твое новое личико для себя, для своего личного, не побоюсь
этого каламбура, употребления! Ты ведь сама хочешь получить шедевр в качестве
результата, разве не так?
Алина только вздохнула покорно, как бы
соглашаясь, – и вдруг снова разъярилась:
– Да он не мужик, а слюнтяй какой-то. Елозит
по мне своими мокрыми губами, я с трудом сдерживаюсь, чтобы от щекотки не
захохотать. Знал бы ты, как мне иногда хочется башку его дурную сдавить
коленками – чтоб лопнула, как яичная скорлупа! Или шею узлом завязать! А я
должна стонать, охать, ахать и шептать глупости, которые он хочет слышать!
– Эй, эй! – прикрикнул Гнатюк. – Я
тебе сдавлю! Я тебе завяжу узлом! У тебя еще будут такие возможности, коленочки
свои хорошенькие потренировать, а пока потерпи. Чует мое сердце, ты его уже
достаточно размяла-размочила, совсем скоро из него можно будет лепить все, что
угодно. А потом... клянусь, как только реабилитационный период закончится, как
только я увижу, что мы без Ваньки сможем обойтись, ты его в свое полное
пользование получишь. Слова поперек не скажу, хоть оторви ты ему голову или его
же мошонку в рот ему засунь.
Алина расхохоталась:
– Решено, именно это я и сделаю! Только скажи,
Олежек, откровенно: а не тошнит тебя, когда ты свой селектор включаешь – и
слушаешь, как этот Айболит недоделанный меня мусолит или как я в его ручонках
кричу? А ведь приходится кричать и стонать, ему это нравится, он думает, я от
счастья завываю, в оргазме как будто, а ведь я даю волю своей ненависти, этот
крик для меня разрядка, снятие напряжения, иначе я бы просто не выдержала того,
что приходится терпеть с ним, под ним, над ним... Но ты, ты как это терпишь, ты
же меня в этот момент представляешь?.. Неужели не корчишься от ревности?
– Бог ты мой, какая прочувствованная речь!
Тебе что, хочется увидеть во мне провинциального Отеллу? – с ленцой
перебил ее Гнатюк. – Я ведь умный, умный и... немолодой. Битый жизнью. Ты,
вот эта девочка в моих объятиях, и ты, которая извивается под другим мужиком
ради дела, – это для меня две разные женщины. И сознание того, что только
я, один я знаю тебя подлинную, меня спасает. Ревность – чушь, когда знаешь
правду. А правда в том, что ты от меня никуда не денешься. Верно, птичка моя?
– Да уж, – пробормотала Алина. –
Денешься от тебя, как же! Стоит только вспомнить про ту книжечку в твоем
шкафчике, про эту поганую «Цусиму»...
– Да-да! – зашелся тихим, блаженным
смехом Гнатюк. – Вспоминай ее почаще, моя райская пташка! А главное – не
забывай, что там, в «Цусиме», только копии, а до оригиналов не доберется никто
и никогда. Кроме меня. Ну ладно, хватит болтать, верно?
Раздался приглушенный вздох Алины, сдавленный,
сквозь зубы, а потом ее голос, мгновенно переставший быть обиженным,
раздосадованным, голос, которого я никогда не слышал, даже в самые горячие
минуты:
– Ну давай еще... еще... Ну давай!
Крик оборвался стоном, и я выключил телефон.
До меня только теперь дошло, что произошло: я
случайно подслушал не телефонный, а живой разговор. Почему-то оказался включен
селектор, стоявший в комнате Гнатюка, около его кровати... около кровати, в
которой лежали эти двое: мой покровитель, мой второй отец, и моя возлюбленная.
