Отец угрюмо кивнул, устраиваясь в большом
бледно-розовом кресле, еще затянутом упаковочной пленкой. Мягкая мебель была
куплена и завезена, но не распакована: диван, угловой диванчик и три мягких
кресла стояли под пленкой. Ну и ладно, для экспериментаторов сойдет.
Димка, получив официальное разрешение, открыл
свою сумку и достал полиэтиленовый пакетик, в котором лежали два респиратора.
Отец фыркнул, но спорить не стал и неловко пристроил респиратор на лицо. Он
долго возился с завязками, пришлось Раечке ему помочь, потому что Света,
совершенно ошалев, все шарила взглядом то по Левиным носкам, то по его ширинке,
то по красивой, но несколько туповатой физиономии, обрамленной неопрятными
кудрями. Ну и вкус у этой тощей дуры!
Димка сам ловко управился с завязками своего
респиратора, однако Раечка все же подошла к нему, как бы проверить их, и
украдкой потрогала его коротко стриженные, светлые, такие аккуратные волосы.
Ой, Димочка, как же я буду любить тебя, когда мы будем вместе, когда ты станешь
знаменитым, когда мы все разбогатеем еще больше с помощью твоих феромонов!
Димка поежился, но не оглянулся. Он был такой
серьезный, такой деловой!
– Рая, дай мне твою руку, – сказал
глуховатым респираторным голосом. – Запястье.
Она встала перед Димой и засучила рукавчик
свитера. Димка достал из внутреннего кармана крошечную пробирочку, в каких
продают душистые масла в аптеках, а еще концентрат чистотела продают – Раечка
видела, его для сведения родинок и бородавок рекомендуют, – и там была
даже пробочка такая аптечная со вставленной в нее стеклянной тонюсенькой
палочкой...
– Рукав до локтя подними, – попросил
Димка и открыл пробирочку.
Повеяло легким, немножко душным ароматом, и
Света оживилась, задергала своим острым носом, в первый раз отвлекшись от
аромата Левиных носков:
– Ой, «Дольче и Габбана», лайт блю! Какая
прелесть!
Эти духи Раечка не выносила. Ненавидела их
лютой ненавистью! Ими на все четыре стороны благоухала Алена Дмитриева. Это
были ее любимые духи. Достаточно веская причина, чтобы Раечку тошнило от их
запаха. Да еще и Свете они нравятся, ну ужас! И надо же, чтобы именно их Димка
припас для участия в эксперименте.
Как бы все дело не провалить. Какой нормальный
мужчина отреагирует на этот отвратительный запах?
– В принципе, – официальным тоном заявил
Дима, – безразлично, с каким парфюмом смешивать феромоны. Они не влияют на
структуру аромата-носителя, поскольку, подчеркиваю, не имеют самостоятельного
запаха. Кроме того, феромоны в летучем состоянии на вомероназальный орган не
действуют. Им необходимо смешаться с естественными выделениями кожи, чтобы
начать испаряться.
Он схватил Раечку за руку и вылил на ее
запястье все содержимое пробирочки – впрочем, там и была-то всего-навсего
капелька.
Его прикосновение и совершенно забойное
словосочетание – «структура аромата-носителя» – повергли Раечку в ступор, и она
приняла на себя ненавистные «Дольче и Габбана» без звука и ропота.
– Рая, отойди от нас с Альфредом Ахатовичем
подальше, – приказал Димка. – На всякий случай.
– Да ладно, – хмыкнул ее отец. – Что
ты меня каким-то сексуальным маньяком норовишь выставить? Она все-таки моя
дочь! Другое вообще дело, я не вижу никакой реакции на этот дурацкий феромон у
твоих дру...
Он осекся, потому что Борик вдруг странно
задергался в своем кресле. Он начал хвататься за подлокотники, не то пытаясь
выбраться из объятий мягкой, даже слишком, быть может, мягкой мебели, не то
силясь удержать себя на месте, а его ноги начали выплясывать по ковру, то
раздвигаясь, то сжимаясь. И он стал громко дышать, водить по сторонам глазами,
а потом уставился на Раечку и улыбнулся... так улыбнулся ей, что у нее
запершило в горле.
Она даже не предполагала, что маленький и не
слишком-то взрачный Борик может рассыпать из глаз такие искры! А его улыбка, а
эти полуоткрытые губы, которые он то и дело облизывал, словно смотрел не на
девушку, а на целый килограмм французских трюфелей «Fantaisie» – обалденно
вкусных, самых вкусных, на взгляд Раечки, конфет на свете, таких жирных, таких
сладких, таких горьких, таких... Раечка могла бы питаться только ими одними с
утра до вечера! Ну вот сейчас у Борика был такой вид, словно он горстями
запихивает в рот трюфели «Fantaisie».
– Борька, контролируй себя, –
предостерегающе сказал Дима и тоже напряженно схватился за подлокотники кресла,
как бы готовясь в любую минуту вскочить.
Борис перевел на него взгляд, несколько секунд
смотрел затуманенными глазами, потом снова обратил их на Раечку. И вдруг лицо
его исказила страдальческая гримаса, а из глаз... Господи, велика сила твоя,
как говорила Раечкина прабабушка! Из Бориных глаз просто-таки ручьями потекли
слезы! Сколько муки выразилось на его лице, это же вообразить невозможно!
Чудилось, его поджаривают на медленном огне, рвут на части раскаленными
щипцами! Он то хватался за подлокотники, то прижимал руки к сердцу, то
прикрывал ладонями, сложенными ковшиком, место, на котором были застегнуты его
джинсы... Ну совершенно, как делают маленькие дети, когда очень хотят на горшок
и боятся не дотерпеть.
Потом Борис вдруг завил ноги такой веревочкой,
что Раечка диву далась, как это вообще возможно проделать человеческими
конечностями, которые ведь состоят не только из мышц и сухожилий, но и из
костей, – так вот, ноги Бориса были завязаны узлом, словно он стремился
скрыть застежку брюк от посторонних взглядов. Потом он взвизгнул, прижал ко рту
ладонь и вцепился в нее зубами. Зажмурился, но слезы все еще сочились из-под
ресниц. И простонал нечто неразборчивое, что-то вроде:
– А оэ э оу! Э оу! Уыаю!
Заплаканные глаза Бориса распахнулись и
уставились на Раечку так страстно, что она вдруг догадалась, что именно пытался
изречь страдалец:
«Я больше не могу! Не могу! Умираю!»
Умирает?!
Борис умирает из-за нее? Из-за нее?
Из-за нее, толстой коротышки, на которую с
таким презрением таращились длинноногие дамы вроде мачехи и писательницы
Дмитриевой! Да им, этим теткам, этим бабкам, и не снилось такое... да ради них
никто и никогда не подумал бы умереть!
Ошеломленная Раечка тупо наблюдала
телодвижения Бориса, и вдруг истерический визг прервал ее оцепенение.
От неожиданности Раечка сама рефлекторно
взвизгнула, обернулась – и сначала увидела огромные, расширенные, побелевшие от
страха глаза мачехи Светы. Света и сама была белая, как мел. Она забилась с
ногами в кресло и тыкала куда-то пальцем с длинным-предлинным ногтем.
