Пожалуй, я не удивился. Я уже был готов узнать
нечто подобное о той, которую так страстно, так опустошительно любил. Здесь
находились тексты милицейских ориентировок на женщину, имя которой было,
конечно, не Алина... да какое это имело значение, ее подлинное имя, если
подлинная суть ее тоже оказалась иной. Были там какие-то подборки текстов,
видимо, тоже добытые в милицейских кабинетах, дополняющие ее, так сказать,
образ. Полное досье! Итак, душещипательная история про бедную юную красавицу,
ставшую жертвой происков коварной Бабы Яги, оказалась полным враньем, и
поверить в нее мог только такой влюбленный дуралей, как я.
Да, я зря считал ее райской птичкой. Это была
хищная птица очень высокого полета! Алина работала в самых высших эшелонах
власти или среди самых богатых людей. Многие неожиданные смерти банкиров,
государственных лиц, чиновников самого высокого уровня – смерти, которые на
первый взгляд считались вполне естественными, – были делом ее рук. Она
могла убить человека одним прикосновением, предпочитая делать это в момент
самых страстных объятий. Наступала мгновенная остановка сердца или инсульт с
полным параличом. Если человек не умирал сразу, то оставался недвижим и
безгласен на несколько дней, а потом так же молчаливо сходил в могилу. Однако
порою гибель ее жертвы была нарочно обставлена как автокатастрофа или покушение
киллера-снайпера – только чтобы отвести подозрение от Алины. И все-таки в конце
концов количество перешло в качество: хоть эта красавица обладала виртуозным
даром гримироваться и менять внешность, однако облик некоей райской птицы
женского пола стал слишком часто мелькать в милицейских сводках. Перышко ее
находили то там, то сям, и постепенно истинная картина деятельности этой
неуловимой убийцы стала ясна, выяснилось также ее имя, были получены ее
фотографии, отпечатки пальцев – короче, все данные, необходимые для ее ареста.
А в деле с банкиром Батраковым слишком многое указывало на нее. Нетрудно было
догадаться, что чудом уйти от преследования Алине помог Гнатюк.
О том, как и когда эти двое стали любовниками,
разумеется, в документах не было сказано ни слова. Эта история вообще
интересовала только меня, а не кого-то другого.
Я сохранил содержимое дискеты в своем
компьютере и посмотрел на часы. Времени прошло всего лишь тридцать минут.
Скорее всего, Алина еще нежится в постели Гнатюка, и я вполне успею замести
следы. Жутко подумать, что я мог сделать в ту минуту, попадись мне кто-то из
этих двоих на пути!
Не попались. Я поднялся в кабинет, положил
дискету в «Цусиму», вынув оттуда пустую, и отправил ее на место, в коробку.
Огляделся – нет, следов моего присутствия тут не осталось. Разве что отпечатки
пальцев... И вдруг я страстно, просто-таки истово пожелал увидеть следы моих
пальцев на нежном горле Алины. Руки у меня так тряслись, что я едва смог
запереть дверь. И немедленно ринулся вон из здания, убежал в лес.
Вряд ли стоит облекать лишними словесами все
мои мысли и переживания, объяснять кому-то, что я чувствовал. Тем более, что
их, можно сказать, и не было: я ни о чем не думал, ничего не чувствовал.
Испытывал только непрестанное ощущение холода и боли во всех мышцах, как если
бы меня избили, раздели и голым выкинули на мороз. За час этой непрестанной
внутренней дрожи и тряски я сделался другим человеком.
Вернулся спокойным. Правда, мне стоило больших
усилий не стискивать то и дело зубы, чтобы подавить непрекращающийся внутренний
озноб, однако я с изумлением смотрел на свои руки: они не дрожали, а когда я
увидел в зеркале свое лицо, удивился еще больше: как это мне удалось остаться
внешне прежним, когда прежнего в моей душе ничего не осталось? Я словно сам был
подвергнут пластической операции, однако не по перемене внешности, а по
перемене всей сути своей человеческой, с непременной заменой живого
разорванного сердца на... нет, не на камень, сердце из меня вынули – вынули, а
взамен ничего не поставили: там была пустота, с левой стороны груди.
Теперь я ничуть не боялся выдать себя. Эта
всесильная пустота отлично контролировала мои слова, поступки, даже выражение
моих глаз. Я встретил Гнатюка в коридоре и подмигнул ему: надо поговорить, мол.
Мы вошли в тот самый кабинет, где я побывал
час назад. На книжный шкаф я посмотрел с особым чувством, как на сообщника,
который свято хранил нашу общую тайну. Потом оглянулся на Гнатюка. У него было
благостное выражение лица... интересно, все ли свои танцы исполняла для него
Алина? Проделывала ли с ним то же, что и со мной? Думаю, он не остался обижен,
а вероятнее всего, получил сейчас и всегда получал от нее куда больше, чем я.
Мне небось и не снилось такое!
Холод царил у меня в душе, холод и пустота.
– Олег Михайлович, – сказал я
деловито. – Даже не знаю, как начать... Короче, я дозрел.
– И вот-вот с дерева упадешь? – хихикнул
он. – В каком смысле дозрел-то? До чего?
– Я готов прооперировать Алину, –
произнес я самым сдавленным голосом, на который только был способен.
Интуиция у Гнатюка была сверхъестественная: он
ждал моего согласия, мечтал о нем – а все же мгновенно насторожился, получив
его. Почуял что-то не то!
– Да? С чего бы это? – пробормотал он
недоверчиво.
– Я готов прооперировать Алину при одном
условии, – повторил я уже потверже. – При условии, что немедленно
после операции она выйдет за меня замуж.
Крепок был Гнатюк, что и говорить. Поглядел на
меня чуть исподлобья, этак по-отечески, и говорит:
– Ну, ты небось решил, что очень меня удивил?
А ведь я давно этого ждал. Только условия свои надо не мне, а Алинке диктовать.
Если она согласится – чем же я смогу помешать? Погоди, я за ней схожу.
Он ушел, я остался, мысленно усмехаясь над
прытью, с которой он умчался порадовать свою любовницу, и дивясь его простоте:
ну если бы я так жаждал заполучить Алину, я должен был поставить условие
жениться на ней ДО операции! А после... долго же ей придется ждать от меня
предложения руки и сердца! Боюсь, и не дождется она этого никогда!
Появились Гнатюк и Алина, и надо было видеть
восторг, с каким она бросилась мне на шею, с каким пылом она меня целовала, как
прижималась, какие ласковые слова шептала! И я испугался, потому что та
пустота, которую я считал прочно заполонившей мою грудь, начала вытесняться
этим Алининым жаром, ее голосом, ароматом ее волос, живым трепетом ее тела. С
трудом я взял себя в руки и заявил, что боюсь передумать, а потому лучше будет,
если операция пройдет завтра же вечером. Можно было бы сегодня, однако... я
прошу исполнить мою последнюю просьбу.
– Пожалуйста, пожалуйста, любимая, –
пробормотал я, – проведи эту ночь со мной. Я хочу проститься с этим лицом,
которое я так любил.
Алина согласилась, понимая, конечно, что
терпеть меня с моей «слюнявой нежностью» ей осталось недолго.
