– Вряд ли. Во-первых, гудки были длинные...
– Ну, если бы он звонил с сотового, гудки тоже
были бы длинные.
– Это правда. Но он сказал буквально
следующее: я забыл, что у вас в Нижнем глухая ночь. У вас в Нижнем, заметь. Ну
да, у нас пять утра, а в Хабаровске уже полдень, семь часов разницы. Он оттуда
звонил, я уверена.
– И как проходил разговор?
– Оба остались в большом изумлении.
– Думаешь, он еще позвонит?
– Я думаю, он не позвонит, а нагрянет сюда. Он
ничего не понимает, а когда он не понимает, он должен разобраться. Такая
натура, вряд ли он изменился. И появится он здесь довольно скоро, или я ничего
не понимаю в людях...
– На то и был расчет. Ну что ж, будем ждать
гостей. Но и самим плошать не следует. Поиски надо продолжать. Как там дела с
ремонтом?
– Ремонт идет. Охрана охраняет.
– И когда ты сможешь заняться «Барбарисом»?
– Да хоть сейчас.
– Нет, сейчас не стоит. Лучше завтра ночью, ну
край – послезавтра. Сможешь?
– Разумеется. А писательницу не пора к делу
привлечь? Пока этот ее черноглазый фаллоимитатор в отключке, она вполне
управляема.
– Ну давай ты сначала устроишь там, с
«Барбарисом», а потом и к писательнице снова обратимся.
– Погоди, а как ты думаешь, она что-нибудь
поняла из этого звонка?
– Да вряд ли. Слишком уж сонная была.
– А не догадается?
– Кто ее знает... Не должна.
– Тебе не кажется, что ты ее недооцениваешь?
На мой взгляд, она на многое способна!
– Уж лучше ей оставаться недооцененной, поверь
ты мне! Живее будет!
Пока где-то на земле проистекал этот разговор,
Алена поняла, что больше не сможет заснуть, и выползла из постели. Подошла к
окну. Все кругом темно и бело, метель метет под фонарем. Вернее, метелища –
такая, что чудится, будто метет она не только на пределах Нижегородчины, где,
согласно географической статистике, запросто могли бы разместиться полторы
Швейцарии (ежели бы взбрело ей совершить такую глупость), метет не только по
всей России, метет даже не по всей земле, во все пределы, а вообще по
вселенной, во все концы.
Этакая метель мирозданья имеет место быть, и в
вихрях ее, «словно бесы в вышине», закружились обретшие плоть и кровь персонажи
романчика, который Алена воспринимала сначала не слишком-то серьезно. Причем
закружились они не сами по себе, а именно вокруг писательницы Дмитриевой.
Она не сомневалась, что загадочный звонок имел
отношение к истории Саблина. Это прозвище «Гном», которым почему-то назвал ее
незнакомец...
Гном. Г Н О М...
Вспомнив что-то, Алена прошла из спальни в
гостиную, служившую ей так же кабинетом, и, включив настольную лампу, принялась
рассматривать исчерканные вчера вечером листки. Да где это... Не то, не то... Ах,
не он, не он, вскрикнула Марья Гавриловна и упала в обморок... Ну, конечно, она
была Гавриловна, а никакая не Григорьевна! Да вот он, тот листок! На нем
написано три слова:
Гнатюк
Олег
Михайлович
Слова написаны в столбик, причем первые буквы
выделены и заштрихованы. Делала это вчера Алена совершенно безотчетно, однако,
такое ощущение, по некоему наитию, и смысл этих почеркушек стал ей понятен
только теперь. Первые буквы образуют непонятную аббревиатуру ГОМ, но если взять
не одну, а две первые буквы фамилии Гнатюка, получится уже нечто иное – ГнОМ.
Гном...
Это все то же горе от ума, которым всегда
страдала Алена, или в самом деле здесь что-то есть?
Она снова вспомнила описание внешности
Гнатюка, данное Саблиным: очень низкорослый, толстый, просто-таки круглый,
лысый, со светленьким легкомысленным пушком на макушке, с набрякшими, тяжелыми
чертами лица, небольшими глазками. Ладно, на Гнатюка из «Хамелеона» это
совершенно не похоже, однако у двух этих столь разных гномов-Гнатюков есть
нечто, безусловно, общее: они мужчины. Почему же, услышав безусловно женский
голос писательницы Алены Дмитриевой, неизвестный продолжал называть ее Гномом?
И когда она сказала, что он говорит с женщиной, этот человек вроде как в
изумлении положил трубку?
Или она говорила до такой степени хрипло, что
он перепутал? Или на линии были какие-то помехи?
Алена озябла в одной пижаме. Потянулась к
большой вязаной шали, лежавшей поблизости и пользовавшейся большой
популярностью у мерзлявой писательницы, укуталась и села в любимый уголок
дивана, под бра. Облокотилась на маленькую подушечку, подперлась рукой,
приготовилась думать... Однако в этом уголке, обычно таком уютном, было сегодня
как-то не слишком удобно. Что-то уткнулось в бок и мешало.
Алена заглянула в щель между диванными
подушками.
Вот это да! Диктофон, ее диктофон! Она
совершенно забыла о нем, а между тем он валяется здесь с того самого вечера,
как Иван Антонович Саблин под покровом ночи явился заказывать писательнице свой
криминальный роман. Помнится, Алена тогда его включила, а потом так и не
выключила. Интересно, что-нибудь записалось?
Алена нажала на кнопку перемотки пленки, на
воспроизведение, но диктофон молчал. Ну да, батарейки сели, конечно, ведь
аппаратик был включен трое суток.
Бог ты мой, да неужели только трое суток
прошло с тех пор, как в квартире писательницы Дмитриевой зазвонил телефон и...
У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон.
Нет, не слон, а гном!
Почему гном? Не гном, а Саблин!
Алена нетерпеливо огляделась и увидела на краю
стола пульт телевизора. Ага, в нем совершенно такие же батарейки, как в
диктофоне, и Алена их недавно заменила. Пульт пока без надобности, в отличие от
диктофона. Переставила батарейки – и диктофон ожил. Так, перемотать пленку,
которая докрутилась до конца кассеты, теперь воспроизведение...
«Ладно, ладно, не пыхтите. Я пошутил. Но это
только ради вас, честное слово, только ради вашего спокойствия. Слышали небось
такую пословицу: меньше знаешь – лучше спишь. Вы все поймете, когда я вам свою
жизнь расскажу».
Вот он, голос Саблина! Помнится, разговор
начинался с сакраментальных фраз: «Здрасьте, я Саблин» и все такое. А Алена
возмущалась: «Как вы смеете, да что себе позволяете, почему кругом такая
темнота?» А Саблин сказал, что не желает, чтобы Алена его видела. Как это он
выразился, дай бог памяти? «Нижний наш всего лишь большая деревня, мало ли где
нас жизнь сведет. Сплю и вижу, чтоб вы ко мне на шею с поцелуями кидались!»
