Теперь все было ясно. «Этот Арнольд Витальевич Докучевич, несомненно, знает, что лежит в винном подвале этого дома. Проведал, змей, каким-то образом! А поскольку стоимость того, что в этом подвале лежит, в несколько раз превышает стоимость самого дома, вот он и хочет сторговать весь дом». Что, собственно, собирался проделать и сам Дормидонт Савельевич.
– Мне кажется, вы забыли, что я еще вчера подал вам мысль о продаже вашего дома мне, – произнес Тучков, слегка осуждающе посмотрев на Долгорукова. – Сразу после того, как мы угостились вашим замечательным французским коньяком. – Дормидонт Савельевич не удержался и бросил злорадствующий взгляд на Докучевича. Вот, мол, вам: вы торгуете дом из-за раритетного коньяка, а я его пью. – Неужели вы не помните, князь?
– Что-то такое припоминаю, – неуверенно отозвался Долгоруков. – Смутно, правда.
– Я могу напомнить…
– Позвольте, – вступил в разговор Докучевич, – я тоже не далее как вчера намекнул Всеволоду Аркадьевичу о том, что не против приобрести у него сей дом… Двадцать две тысячи вас устроит?
С этими словами Арнольд Витальевич победоносно посмотрел на Тучкова.
– Двадцать пять, – решительно заявил Дормидонт Савельевич. – Я даю за ваш дом двадцать пять тысяч.
– Господа, господа, – как бы защищаясь, поднял руки Долгоруков. – Вы ставите меня в весьма затруднительное положение…
– Да что тут особенно затруднительного, – отозвался на реплику Севы Дормидонт Савельевич. – Вы ведь собирались продавать дом?
– Ну… Да… Конечно… Но все-таки…
– Я у вас его покупаю!
– Тридцать тысяч, – громко объявил Докучевич.
Тучков и Долгоруков разом посмотрели на «помощника председателя правления «Товарищества виноторговли К. Ф. Депре». Тучков – потому, что соперник, похоже, попался не из легких. А Сева – потому, что план его вошел в решающую стадию и следовало не оплошать.
– Тридцать пять, – сказал как отрубил Тучков.
– Сорок, – произнес Докучевич и улыбнулся.
– Сорок пять!
– Пятьдесят тысяч, – Арнольд Витальевич сказал это так, словно ставил кому-то печать прямо на лоб.
– Пятьдесят пять, – увесисто парировал Дормидонт Савельевич.
Докучевич, став на короткое мгновение бывшим актером провинциального драматического театра, бросил быстрый взгляд на Севу. Но тот молчал, как-то печально глядя внутрь себя. Ему явно было неловко из-за этого торга.
«А ведь из него мог бы получиться превосходный актер, – подумал Свешников – Докучевич, наблюдая за игрой Севы. – По-настоящему превосходный».
– Что, дорогой Арнольд Витальевич, выдохлись? – злорадно спросил Тучков.
– И не надейтесь! – гордо заявил Докучевич. – Шестьдесят тысяч.
– Господа, – почти простонал Всеволод Аркадьевич. – Помилуйте меня, ради бога…
– Шестьдесят пять тысяч рублей, – чеканя каждый слог, произнес Дормидонт Савельевич.
Свешников снова кинул быстрый взгляд на Долгорукова. Но тот молчал. И бывший актер как можно более торжественно произнес:
– Семьдесят тысяч.
Повисла зловещая тишина.
Докучевич внутренне трясся.
Всеволод Аркадьевич заметно побледнел.
Дормидонт Савельевич, напротив, покраснел. И нарушил тишину словами:
– Восемьдесят тысяч…
Снова повисла тишина. Которую теперь нарушил Долгоруков, который тихо и с каким-то надрывом произнес:
– Господа, вы меня ставите в невыносимо неловкое положение.
Свешников снова бросил на Севу быстрый взгляд, и, наконец, взоры их встретились. «На этом все», – прочитал актер во взгляде нанимателя.
– Ну, знаете, – Докучевич был вне себя. – И вы, князь… Кроме того, что вам неловко, вам больше нечего сказать?
«Князь» молчал.
Дормидонт Савельевич торжествовал победу.
– Вы… Вы… – Арнольд Витальевич повернулся на каблуках и, не прощаясь, вышел из гостиной.
Долгоруков поник головой. Ему явно было стыдно из-за такого торга. Но восемьдесят тысяч за дом, который стоит от силы пятнадцать…
– Поздравляю вас, князь, – внутренне усмехаясь, произнес Дормидонт Савельевич. – Весьма и весьма удачная продажа.
– Да уж, – только и нашелся, что ответить, Долгоруков.
– Да вы не тушуйтесь, вы-то здесь при чем? – успокаивающим тоном произнес Тучков, совершенно не ведая, что через пару часов придется успокаивать его самого. – Торг сей не вы завели, не вам, стало быть, за него и переживать. Ну а нам с Арнольдом Витальевичем… бог простит.
– Вы так думаете? – приободренный, поднял голову Сева.
– Конечно, – легко ответил Тучков. – Зато теперь ваше финансовое положение прекрасно.
«Да, теперь мое финансовое положение неплохое», – подумал Сева и улыбнулся. Для афериста – весело, по роли недалекого князя – немного смущенно.
– Право, не знаю, что вам и ответить…
– Знаете, князь, – заспешил Тучков, – мне бы хотелось поскорее оформить нашу сделку. Не подскажете, где тут ближайшая контора нотариуса?
Через три четверти часа на руках графа Тучкова была гербовая бумага, удостоверяющая, что он является действительным и единственным владельцем дома с садом и службами на Покровской улице.
Долгоруков съехал, и Дормидонт Савельевич вошел в дом его владельцем. Он прошел анфиладою комнат и спустился в винный подвал. Десять раритетных бутылок лежали в своих ячейках нетронутыми.
Снимая с лица паутину, он прошел к ним. Потрогал. Потом достал одну. Стекло ее было гладким, как будто она только что была изготовлена и совсем недавно успела остыть. Наклейка тоже была совсем свежей.
Он протер бутылку ладонью, и у него сильно кольнуло под левой лопаткой.
Это был никакой не «Кло`д Крайфер».
Это был обычный французский «Бурбон».
Тучков достал из ячейки еще одну бутылку. «Бурбон»…
Еще бутылку. Опять обыкновенный «Бурбон».
Еще…
Десятую бутылку из ячейки он запустил в угол. Толстое стекло не разбилось, и бутылка, отскочив от стены, покатилась по полу с отвратительно-издевательским звуком.
– Восемьдесят тысяч, – произнес Дормидонт Савельевич шепотом. – Восемьдесят тысяч!
Интонация слов была такой, будто граф оплакивал покойника. Оно так примерно и было: восемьдесят тысяч можно вполне определенно считать невосполнимой потерей. Ведь не пойдешь же в полицию жаловаться, что тебя обвел вокруг пальца молодой мошенник, коего граф посчитал придурком. А придурком оказался сам Дормидонт Савельевич.
Да и с чем идти жаловаться? Купчая составлена по всем правилам. Долгоруков покупать дом за такие деньги совершенно не принуждал – граф сам, добровольно выложил их.
