И тут выясняется, что семья Зопира, которую он внутренне оплакивает по всему ходу пьесы, не уничтожена! Шейх просто не знает, что Сеид и Пальмира – его родные дети, воспитывавшиеся при Магомете. Но об этом знает злой Омар. Он и велит Сеиду убить старого шейха, обещая ему от имени Магомета Пальмиру.
Вот тут для Самсона Неофитова начинались сложности.
Во-первых, он никогда не помышлял убивать собственного отца, даже мыслей подобных никогда не приходило в голову, но по ходу пьесы он должен был на это решиться.
Во-вторых, он еще не ведал, что из-за любимой можно не только прикончить родного отца, но и порешить матушку, если б таковая у него имелась. Потому как любовь – штука серьезная и сердитая.
Ну, а в-третьих, Самсон никогда никого не убивал. Даже противного таракана или гадкую муху.
То есть для роли Сеида у него не имелось никакого жизненного опыта, но играть было необходимо… (Забегая вперед, следует признать, что опыт домашних спектаклей – спасибо батюшке – весьма пригодился в дальнейшем Самсону Африканычу в его карьере на поприще мошенника и афериста и члена «Клуба «червоных валетов».) И Неофитов-младший, стараясь не оплошать, играл спектакль так, как его чувствовал, вороша в памяти нехитрые ребячьи проказы и безобидные приключения с дворовыми девками.
Пришло время Сеиду убить шейха. И он это делает. А после удара вдруг узнает, что прирезал своего отца.
Объятый ужасом случившегося (для этого Самсон так выкатил глаза, что они едва не выскочили из орбит, хотя надо было просто застыть, окаменеть и тем самым более правдоподобно и страшно передать ужас, охвативший его душу), Сеид должен был воскликнуть:
Верните мне мой меч! И я, себя кляня…
Самсон же выговорил:
– Мечните мне мой верн!
Публика засмеялась.
Сеид стушевался и пролил чашу с айраном, куда Омар подмешал яд. Якобы отхлебнув из пустой чаши, Сеид – Самсон схватился за живот, и публика снова засмеялась, потому как его потуги явно смахивали на приступ нешуточной диареи. Ладно, что на помощь подоспела Пальмира – Копылова. Воскликнув, «пусть не в Сеида он вонзится, а в меня», она налетела со всей силы на меч, потрепыхалась малость, как бабочка, наколотая на иглу в гербарии, и затихла. В общем, все умерли. Кроме досточтимого Пророка Магомета, да продлит Всевышний дыхание его.
По окончании спектакля, когда все сели ужинать, сконфуженный Неофитов-младший убежал в дальнюю комнату и уткнулся в подушки. Здесь его и нашла Пальмира, то есть Анастасия Романовна Копылова.
– Что с тобой? – Она ласково погладила его по голове. Как маленького, которому было необходимо, чтобы его пожалели.
– Я испортил весь спектакль, – буркнул он в подушку, не поворачивая головы. Хотелось плакать, и он с трудом сдерживал слезы. Провалиться бы сейчас в тартарары, и чтобы никого не было рядом. – Я опозорился.
– Это все пустое, забудь. – Копылова присела рядом и положила руку ему на плечо. Рука ее была горячей…
– Нет, не пустое! – сорвавшись на фальцет, почти истерически воскликнул он и рывком повернулся. – Не пустое! – посмотрел он на Анастасию Романовну страдальческим взглядом. – Я испортил все представление, которое готовилось моим отцом две недели. Я болван!
– Прекрати, ради бога! – она снова погладила его по волосам, а затем ее горячая ладонь опустилась на его щеку. – Спектакль всем понравился, поверь мне. А сейчас, – она кивнула в сторону, где была столовая, – они уже забыли про спектакль и болтают невесть о чем. Поверь мне, милый.
С этими словами она погладила его по щеке, а затем, наклонившись, поцеловала в губы.
Он слегка отпрянул и с удивлением посмотрел на Копылову:
– Что вы делаете, сударыня?
– Ничего, – улыбнулась она, мягко продолжая поглаживать его ладонью по щеке. – Успокойся и расслабься.
Она положила вторую ладонь ему на грудь и забралась пальцами под сорочку. Тонкие пальцы ее слегка подрагивали, и эта дрожь невольно передалась юному Неофитову.
Боже… Боже мой! Неужели она…
Неофитов не додумал мысль. Анастасия Романовна снова склонилась над ним и впилась в губы долгим поцелуем. Он был несказанно сладок и томителен. Сладок до того, что Самсон, не отдавая себе отчета, тихонько простонал.
– Что, милый, что, мой хороший? – шепотом спросила она. – Славный мой, сладкий мой. – Она как бы случайно коснулась низа его живота, убирая руку с груди. Естество Самсона столь мгновенно отреагировало на прикосновение, что Копылова даже не успела убрать руку. В глазах ее вспыхнули искорки, рот приоткрылся, а щеки стал заливать легкий румянец. Она вернула ладонь на прежнее место и, глядя на Самсона потемневшими глазами, прерывисто спросила: – А это… что… у… нас… такое… твердое?
– Вы… Не… М-м-м… – только и смог произнести Неофитов, когда ее пальчики, забравшись под полотно его шальвар, коснулись восставшей плоти. Ему стало вдруг так тепло, так сладостно, что захотелось остановить время. И чтобы так продолжалось всю оставшуюся жизнь. А Копылова, не сводя с него взгляда и прерывисто дыша, стала другой рукою расстегивать себе лиф.
Мечты…
Если, конечно же, мечтать самозабвенно и страстно, то мечтания почти всегда воплощаются в жизнь, особенно мечты юношеские, касающиеся близости с женщиной. Ведь подобное рано или поздно случается. Иногда эта близость не оправдывает юношеских ожиданий, иногда она много ярче того, что грезилось ночами на горячей от желания простыне. Но это всегда томительно сладко!
Самсон, конечно, мечтал о женщине. Причем, как и большинство юношей его возраста, о женщине старше себя и опытной. Но таковой пока не встречалось, так что все приходилось постигать самому: из книг, рассказов старших товарищей и запрещенных французских открыток с голыми дамами в разных позах.
То, что сейчас происходило с ним, было много ярче его грез.
Женщина, впившись в его губы, ласкала его тело, а он мог видеть ее грудь и трогать ее.
– Тебе хорошо? – спрашивала она, когда, переводя дыхание, отрывалась от его губ. – Тебе приятно, мой хороший?
В ответ он только кивал быстро-быстро, боясь упустить из своих ощущений даже самую малость.
Потом случилось невообразимое.
Горячая волна пошла от самых пальцев ног, постепенно охватывая все тело. И когда она достигла его лица, Неофитов выгнулся и испустил громкий стон наслаждения. А потом, задрав платье и приспустив панталоны, Анастасия Романовна забралась на Самсона верхом. Покачиваясь на нем, женщина закрыла глаза и откинула голову назад. Ее волосы распустились по плечам, и, казалось, она стала нереальной, будто из сказки, и что это все неправда – просто ему это грезится неимоверно ярко и явственно.
Но нет…
Когда Анастасия Романовна громко застонала, выгнувшись, и задрожала всем телом, ощущение нереальности пропало.
