Ну и конечно, Елизавета Дмитриевна Виельгорская, или попросту Лизанька, – новая прима, затмившая своей игрой звезду театра Евгению Мажанову, бывшую крепостную актрису домашнего театра Нафанаила Арцыбышева, которую выкупил для тобольской подмостки еще сказочник Ершов. Неофитов видел Лизаньку лишь единожды на балу у генерал-губернатора. Но ему не удалось станцевать с ней ни разу, потому как Виельгорская была ангажирована, кажется, еще до начала танцев. Он лишь в числе многих был ей представлен, чем дело и закончилось. А хотелось большего…
В этом сезоне с большим успехом шла стихотворная драма-сказка «Иван – купецкий сын» декабриста Кюхельбекера. Дочь бухарского хана Андану, влюбившуюся в Ивана, играла Виельгорская, ее кормилицу Зарему – Агния Баратаева, Ивана – «первый любовник» театра Ипполит Игнатов.
Неофитов пришел смотреть «Ивана» вместе с другим «валетом» – «графом» Давыдовским. Сын тайного советника здесь, в ссылке, занялся сочинительством и делал на этом поприще немалые успехи. Первая же его пьеса, «В края сибирские», была поставлена на сцене Тобольского театра, имела большой успех и подвигла Давыдовского сочинять и далее. Он написал еще две пьесы, одна из которых готовилась к постановке, и принялся за роман, описывающий похождения как его собственные, так и его друзей-«валетов». Неофитову в романе было уготовано одно из центральных мест.
Конечно, они взяли лучшие места в ложах. И когда на сцене подошла очередь для явления второго, они смогли лицезреть Андану – Виельгорскую во всем ее великолепии. А потом прозвучали слова Анданы, обращенные уже не к мамке Зареме, а как бы внутрь себя:
Говорить, молчать ли буду, —
Таю в сладостном огне:
Он мне чудится повсюду!
Эти слова были сказаны с таким чувством, с такой страстью, что Неофитов почувствовал уколы ревности.
«Она явно влюблена, – подумал он. – Что ж, тем слаще будет победа».
Все время спектакля Самсон не мог оторвать взора от Елизаветы Дмитриевны. Она была восхитительна!
Ему что-то шептал Давыдовский – он не слышал. Неофитова не было рядом с «графом»: вернее, тело-то сидело в креслах, а вот душа… Душа Самсона была там, в театральной Бухаре, которая уже казалась настоящей. Дух Неофитова, его суть присутствовала при разговоре Ивана со спасенным им Булатом, витала в комнате, где Иван собирался в обратный путь домой, а когда Андана, сгорая от любви к купецкому сыну, переоделась мальчиком и нанялась к нему слугой, душа Самсона была рядом, слышала весь их разговор и пыталась предостеречь Андану от необдуманного поступка.
А потом была степь, трусость и предательство Ивана, благородство Булата и муки прозревшей Анданы, убившей собственного сына. Ее и Ивана. И деньги, за которые Иван продал честь любящей женщины, дружбу и совесть. И здесь деньги, деньги… Права была великая императрица, государыня Екатерина Вторая, сказавшая некогда, что «театр – это такое место, которое должно быть во всей строгости училищем добродетели и страшилищем порокам»…
Когда опустился занавес, какое-то время стояла полная тишина. А потом зал словно взорвался рукоплесканиями. Актеров, занятых в «Иване – купецком сыне», вызывали аж четыре раза! А в цветах для Анданы – Елизаветы можно было утонуть. Ну, не с головой, конечно, но по пояс – наверняка! У многих из публики в глазах стояли слезы. Черт возьми, ведь это так печально, когда счастье, за которое можно было ухватиться, стоит протянуть руку, уходит потому, что эта рука в нужный момент не протягивается. И последний шаг к счастью, который остается ступить, не ступается.
Извечная тайна: почему человек так стремится к счастью и в то же время так боится быть счастливым? Почему благополучие и покой для него предпочтительнее? Ведь дело даже не в Иване, а в человеческой природе. Ведь ухватить еще раз счастье, заполучить его в свои руки, – увы, такой возможности может более не представиться.
Неофитов ждал выхода из театра Виельгорской, почти как влюбленный юноша. Или как воздыхатель-поклонник, один из тех, что с пылающими от восхищения взорами проводят под окнами примы дни и ночи в надежде увидеть своего кумира. В смысле, кумиршу. А уж если удастся поймать ее благосклонный взгляд или – какое счастье! – заговорить с ней, то сие, несомненно, будет являть верх неземного блаженства. Правда, Самсону Неофитову в отличие от большинства воздыхателей желалось блаженства вполне земного, но следует признать: он в достаточной мере испытал чувства, что клокотали в сердцах поклонников Елизаветы Дмитриевны Виельгорской.
Когда она вышла из здания театра, то целая вереница юношей и мужчин несла за ней букеты цветов. Все они складывались в коляску актрисы, и в экипаже для нее практически не осталось уже места. Тогда Неофитов быстро подошел к кучеру, сунул ему рублевик в ладонь и тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Езжай, братец, к дому Лизаветы Дмитриевны без нее.
Кучер открыл было рот, но Самсон прошипел ему: «Я что тебе сказал?!» – и так посмотрел на мужика, что тот, кивнув и буркнув что-то вроде: «Ну вот, достанется мне седни на орехи», тронул.
Елизавета Дмитриевна растерянно посмотрела на отъезжающую коляску, и тут ее кто-то нежно взял под локоток и произнес чарующим баритоном:
– Лизавета Дмитриевна, не беспокойтесь, прошу вас…
Она перевела взор на говорившего.
– Вы, кажется, меня не помните? – лучисто улыбнулся Самсон Неофитов своей завораживающей улыбкой, против которой не могло устоять большинство встречавшихся ему женщин. – Нас познакомил на балу у генерал-губернатора его высокородие полковник Акакий Ильич Шинкарев…
– Ах да, кажется, припоминаю… Господин Неофитов, если не ошибаюсь? – приподняла бровки Виельгорская.
– Не ошибаетесь, Лизавета Дмитриевна, это именно он. То бишь я, – Самсон шаркнул ножкой. Кажется, он был польщен, что его помнят, из чего мгновенно сделал вывод, что следует ковать железо, пока оно горячо. Горячо у Неофитова было и в голове, и в теле. – Позвольте, я вас подвезу, – сказал он, причем это был скорее не вопрос, а неоспоримое утверждение, давно и вполне решенное.
Виельгорская снова вскинула брови и задержала взгляд на Неофитове. Очевидно, он произвел на нее должное впечатление, ибо она весьма благожелательно спросила:
– А где же мой экипаж?
– Я отправил его к вам на квартиру, – просто и без обиняков сказал Неофитов.
– Но зачем?
– Чтобы предложить вам свои услуги – довести вас до дома и тем самым провести с вами наедине несколько минут, которые сделают меня счастливым, – честно ответил Неофитов. – Кроме того, ваш экипаж был до того загружен цветами от ваших воздыхателей и поклонников, что вам все равно не хватило бы в нем места. Вы ведь не стали бы выбрасывать цветы?
– Нет, – ответила Лизавета.
– Ну, вот видите, – произнес Самсон решительным тоном и предложил актрисе руку. И она приняла ее.
Когда они уселись друг против друга в коляску Неофитова, Елизавета Дмитриевна спросила:
