– Не дождешься, – усмехнулся Всеволод Аркадьевич. – Я тогда с тоски помру. А эти свои восемьдесят тысяч в гроб заберу.
– Это по-нашему! – повеселел Неофитов. – Хотя с твоими деньгами, ясное дело, можно и в отставку…
– Нет, – повторил Долгоруков, – в отставку пока рановато. А что такое случилось с Массари?
– Женился, – просто ответил Африканыч. – На деньгах. И остался в Тобольске жить. Похоже, что навсегда.
– Это еще не факт, что навсегда, – заметил Долгоруков. – Что он, первый раз женится на деньгах?
– Это не тот случай, – ответил Неофитов, как если бы сидел на похоронах. – На сей раз – факт. Во-первых, он женился не просто на деньгах, а на миллионах…
Сева вскинул брови, но промолчал.
– А во-вторых, – продолжил Африканыч, – он сам нам об этом заявил. Открыто и без всяких обиняков.
– О чем, что остается в Тобольске?
– Об этом и еще о том, что выходит из клуба и перестает быть «валетом», – угрюмо произнес Самсон.
– Да, печально, – после некоторого раздумья промолвил Всеволод Аркадьевич. – Массари аферист высшего полета. Чего только стоила его афера с пустыми сундуками.
– Был аферист высшего полета, – поправил Долгорукова Неофитов, а теперь весь вышел. – Теперь муж какой-то пышногрудой купчихи… Предатель.
– Осуждаешь? – посмотрел на друга Сева.
– А как же иначе!
– Я бы на твоем месте не стал этого делать…
– Это почему? – Африканыч опять задержал на Долгоруком взгляд.
– А почему это ты лишаешь человека выбора? – выдержал взгляд Неофитова Сева. – Вот сам подумай, какое ты имеешь на это право? Каждый живет так, как может или как это ему нравится.
– Все равно, это пахнет предательством, – несогласным тоном произнес Африканыч.
– Нет, – твердо ответил Всеволод Аркадьевич. – Это осознанный выбор, на который имеет право всякий человек…
– А ты, я вижу, изменился, – не стал больше спорить с Долгоруким Неофитов. – Прежде подобных рассуждений за тобой не наблюдалось.
– Может, это и к лучшему… Тюрьма меняет людей, – философски изрек Всеволод Аркадьевич. – И там есть время подумать.
– Ну и что ты надумал? – не без иронических ноток в голосе спросил Неофитов.
– Знаешь, Африканыч, почему нам дали такие большие сроки? – начал издалека Долгоруков. – Хоть мы и не разбойничали, не грабили и, слава богу, никого не убили?
– Прокурор попался дотошный, – ответил Неофитов. – Да и мы тоже хороши: разозлили самого генерал-губернатора, а этого делать не следовало.
– Нам много чего не следовало бы делать, – как бы мимоходом заметил Сева, но Самсон оценил эту фразу. И уставился на Долгорукова взглядом, который говорил, нет, требовал: «Объясни!»
– Требуешь объяснений? – верно расценил взгляд Неофитова Всеволод Аркадьевич. – Хорошо, я объясню.
Африканыч согласно кивнул, и Долгоруков начал:
– Вот ты говоришь, что нам крепко дали по шапке потому, что попался дотошный прокурор. Принципиальный, иными словами. Так?
– Допустим, – согласился Африканыч.
– Но ведь судебное решение выносил не кто иной, как присяжные, – заметил Долгоруков.
– Что ты хочешь этим сказать? – заерзал в кресле Неофитов.
– А то, что присяжные заседатели были обозлены. – Всеволод Аркадьевич невольно вспомнил лица некоторых из тех, что выносили вердикт, и невольно поежился… – А почему они были злыми на нас? Ведь ты же не будешь спорить с этим? – посмотрел на Неофитова Сева.
– Не буду, – кивнул головой Африканыч. – Так почему они озлились на нас?
– Да потому, что они в большинстве своем честные люди, – ответил Долгоруков. – И обманутые нами тоже в большинстве своем были честными людьми. Понимаешь разницу?
– Кажется, я тебя понимаю, – снова поерзал в своем кресле Самсон Африканыч. – Ты имеешь в виду некоторое проявление солидарности?
– Вот именно! – Сева удовлетворенно улыбнулся и снова стал серьезным. – И наоборот: если бы обманутые нами были мошенниками или нечестными людьми, то мы в лице присяжных имели бы не врагов, а союзников. Тогда присяжные были бы на нашей стороне, и каждый бы из них думал: «Вот и хорошо, что «валеты» надули этих ворюг. Поделом им!» Тогда и вердикт присяжных был бы совершенно другим!
– Я понял, – сказал Неофитов. А потом подумал, какой же все-таки головастый мужик этот Сева Долгоруков.
– Теперь действовать мы будем иначе, – между тем продолжал Всеволод Аркадьевич. – И цель будем выбирать по-другому…
– Это как?
– Из числа плохих людей… Нечестных, вороватых, – пояснил Сева. Было похоже, что эта мысль была им не раз продумана. – Словом, составившим себе состояние неправедным путем.
– А ведь верно! – уже полностью понял задумку друга Неофитов. – Тогда, ежели мы еще раз попадемся, присяжные будут на нашей стороне и не будут столь строги, а возможно, даже не поддержат обвинения прокурора! И мы сможем отделаться только штрафами!
– Да, – согласился Долгоруков. – Но это только одна часть моей идеи. Другая заключается в том, что вор не пойдет в полицию жаловаться на мошенника, отобравшего у него наворованное. Зачем вору самому подставляться? Да и как это все будет выглядеть? Что, вор пойдет в полицию и скажет, что вот он несколько лет грабил государственную казну или брал взятки, а двое мошенников, некто Долгоруков с Неофитовым, в одночасье отобрали у него наворованное? Конечно, он не пойдет никуда жаловаться, а стало быть, не будет никакого следствия и суда. Уразумел?
Африканыч улыбнулся:
– Понял, Сева. И что, у тебя на примете есть подходящий ворюга?
– Имеется, – ответил Всеволод Аркадьевич.
* * *
Новый фигурант, или цель, появилась у Севы неожиданно. Еще неожиданнее с ним случилось то, что время от времени случается с мужчинами, – он влюбился. Знаете, бывает, что вы увидели женщину, перемолвились с ней несколькими фразами и вдруг поняли, что не можете без нее жить. И вам надо видеть ее ежедневно, ежечасно, говорить с ней, смотреть в ее глаза, а все остальное в сравнении с ней просто теряет всякий смысл. Ибо вся жизнь – в ней. Или она и есть вся жизнь…
Эта прехорошенькая женщина вышла из экипажа, когда Всеволод Аркадьевич подходил к зданию, построенному в стиле «псевдобарокко» на Вознесенской улице. На нем, между первым и вторым этажами, красовалась вывеска
Магазин МОДНЫХ И ГАЛАНТЕРЕЙНЫХ ТОВАРОВ И. И. Бенклер
Ниже, в стеклянной витрине, где стояли образчики товаров, были по грудь нарисованы усатый сытый мужчина в цилиндре с лихо закрученными усами и миловидная, тоже шикарная дама в шляпке с перьями и накинутым на плечи боа. А между ними стоял на деревянной ножке исполненный вручную плакатик со словами:
