– Нет, я не эмансипатка, – серьезно ответила Ксения Михайловна, по-прежнему избегая встречаться с Долгоруковым взглядами. – Хотя мне, как женщине, близко и понятно стремление женщин иметь такие же права, какие имеют мужчины. И иметь возможность заниматься теми же делами, какими занимаются мужчины…
– То есть вы за равноправие полов? – спросил Всеволод Аркадьевич.
– В определенной степени.
– «В определенной» степени – это в какой? – проявлял большой интерес к вопросу о равенстве полов Долгоруков. – В большей или в меньшей?
– Женщины должны участвовать в выборе гласных, иметь право на высшее образование, то есть поступать не только в институты благородных девиц и на какие-то там курсы, но и в университеты. Женщины должны иметь право занимать разные государственные должности…
Ксения Михайловна немного распалилась, и ее щечки стали похожи на персики – их так и хотелось надкусить. Или хотя бы поцеловать…
– По-вашему выходит, женщины должны иметь и право на чины: статская советница, скажем, или генеральша от кавалерии, – несколько шутливо произнес Всеволод Аркадьевич.
– А почему бы и нет?! – В волнении Ксения даже привстала со своего места и тотчас поморщилась от боли.
– Согласен, полностью согласен с вами, – желая поскорее прекратить спор, произнес Долгоруков. – Что, больно?
– Немного, – ответила «не боярыня» Морозова и с благодарностью посмотрела на Севу.
Дом, который снимала Ксения Михайловна, оказался небольшим, если не сказать крохотным. Похоже, с достатком у мадемуазель было неважно, или она попросту жалела денег. Хотя, как решил про себя Всеволод Аркадьевич, это совершенно ей не подходило. Правда, домик с обязательным мезонином был весьма чистеньким и приятным для глаза, а маленький садик, прилегающий к нему с тыла, был довольно ухожен, что можно было заметить, несмотря на еще лежащий повсюду снег.
– Ну, вот, мы и дома, – сказала Ксения Михайловна, когда коляска остановилась возле небольших арочных ворот.
Долгоруков вышел из нее, дождался, покуда Ксения пересядет на самый край сиденья, и подхватил ее на руки. Она уже привычным жестом обхватила его за шею, и они прошли в ворота. По узкой тропинке, боясь оступиться и рухнуть вместе со своей ношей в снег, Всеволод Аркадьевич осторожно дошел до крыльца дома и мягко опустил Ксению на землю. Из ридикюля она достала ключ, открыла дверь, и они прошли в дом, причем Ксения Михайловна передвигалась самостоятельно, прыгая по-девчоночьи на одной ножке. Вообще, в ней было много этого девчоночьего, несмотря на то, что ей было не менее двадцати пяти лет. Это и восхищало, и умиляло одновременно.
В гостиной женщина почти бессильно повалилась на диван и расстегнула шубку.
– Уф, – произнесла она и весело посмотрела на Долгорукова. – Прибыли, наконец.
Сева помог ей раздеться, с удовольствием снял ботики, придерживая ножку Ксении за тонкую щиколотку, согрел чаю.
– Позвольте, я осмотрю ваше колено, – попросил он, когда чай был выпит.
– А вы понимаете в травмах? – Ксения снова посмотрела на него загадочно-непонятно, словно немного его побаивалась.
– Я два года учился на медицинском факультете, – соврал он.
– А почему недоучились? – спросила она как бы ненароком.
– Обстоятельства не позволили.
Сева сделал печальное лицо, хотя внутри него прыгали веселые бесенята, – уж очень хотелось посмотреть на ножку прехорошенькой мадемуазель и потрогать ее коленку.
Кстати, почему мадемуазель? Она что, никогда не была замужем?
– Да-а, обстоятельства-а, – протянула «не боярыня» Морозова. – Как все-таки они влияют на нашу жизнь. И зачастую вовсе не с хорошей стороны.
Она задумалась, словно что-то вспоминая. И воспоминания эти, похоже, не были беззаботными.
В голове Всеволода Аркадьевича тоже стремглав пронеслись воспоминания, связанные с похищением у него фамильного портсигара, отцова подарка, когда он со своим приятелем Юшковым решили сыграть в лотерею, проводимую городской Думой. Ежели бы не это обстоятельство, то он, верно, никогда не познакомился бы с Павлом Карловичем Шпейером, Самсоном Неофитовым, Кешей Симоновым, Огонь-Догановским, Шахом и прочими будущими «червонными валетами».
– Так вы позволите осмотреть ваше колено? – снова спросил Всеволод Аркадьевич.
– Что? – Вопрос Долгорукова не совсем вернул ее из воспоминаний.
– Колено ваше вы позволите осмотреть?
– А-а, пустое, – равнодушно произнесла Ксения. – Оно уже почти не болит. И врача мне вызывать не надо, сама справлюсь. Я в детстве была довольно бойкой девчонкой, так что к синякам и царапинам мне не привыкать.
– Тогда… – несколько разочарованно произнес Всеволод Аркадьевич, – разрешите откланяться? Очень, очень рад был нашему знакомству.
Он галантно приложился к ручке Ксении Михайловны, запечатлев на тыльной стороне ее ладони сухой поцелуй.
– Вам огромное спасибо, – произнесла Ксения и так обворожительно улыбнулась, что Сева едва удержался, чтобы не расцеловать ее. Кажется, она почувствовала в нем это клокотание чувств, и в глазах ее мелькнуло удовлетворение.
– Не за что, – ответил Всеволод Аркадьевич. – На моем месте так поступил бы каждый.
– Возможно, – раздумчиво промолвила Ксения Михайловна, и глаза ее приобрели какой-то влажный блеск. – Однако далеко не каждому я бы позволила помочь мне. Ведь в любой помощи мужчины женщине есть что-то интимное, вы не находите?
Сева вскинул на нее глаза. То, что она только что сказала, было равносильно признанию в симпатии. А уж как он ей симпатизирует! Да нет, не то слово. Она ему просто безумно нравится…
– Нахожу, и несказанно благодарю вас за столь лестные для меня слова, – Долгоруков склонил голову в поклоне. – И все же, как несостоявшийся медик, я рекомендую вам пару дней провести дома, никуда не выходя. Так сказал бы вам и медик состоявшийся, то бишь с врачебным дипломом.
– Пожалуй, я так и сделаю, – ответила Ксения.
– А вы… позволите… навестить вас… к примеру… завтра? – с удивлением примечая в себе некоторую робость, спросил Всеволод Аркадьевич.
– Почему «к примеру»? Непременно навестите, я буду вам очень рада, – с милой улыбкой ответила Ксения и доверительно коснулась его своей ладонью. – Приходите, я буду ждать вас…
На пути от дома Петонди до «Европейской» Сева несколько раз ловил себя на том, что мурлычет одну мелодию за другой. Впору было запеть в голос. К примеру, любовную серенаду Альфреда из «Летучей мыши» Иоганна Штрауса-младшего:
Ваш сиятельный покой снова я нарушу,
Чтобы слабый голос мой тронул вашу душу…
Что это значило, догадаться нетрудно.
Всеволод Аркадьевич Долгоруков, вне всякого сомнения, был влюблен! А поскольку все влюбленные немного сумасшедшие, то бишь умалишенные люди, то Севу вполне можно было причислить и к таковым. К тому же налицо были все признаки влюбленности, причем глубокой: плохой сон, отсутствие аппетита, нежелание чего-либо делать и единственное хотение с подчинением всех мыслей – быть рядом с предметом обожания, смотреть на него неотрывно и дышать одним с ним воздухом. Или вообще не дышать, но, главное, быть в непосредственной близости от указанного предмета, то есть, имея всякий раз и в любую секунду возможность этот предмет потрогать. Взглядом и руками. Это ли не лишение ума, господа? Это ли не болезнь, приносящая истощение телесных и умственных сил?
