Но Марта Гинсбург пылала негодованием и желанием мстить. Когда она начинала говорить о революции и о том, что в царской России не только жить, но и дышать свободно невозможно, ее ноздри раздувались, словно у скаковой лошади. Слова об осторожности и осмотрительности в суждениях и поступках, иногда произносимые папой Менделем, отскакивали от нее, как горох от стены. Папу она слушала, но слышать при этом не хотела.
Первое потрясение она получила в шестилетнем возрасте, когда вместе с отцом и матерью гостила в Одессе у дяди Давида. Дядя с папой были погодками и очень походили друг на друга, как братья-близнецы. Тогда, в семьдесят первом году, случился в Одессе мощный трехдневный еврейский погром, когда разъяренные греки разгромили сотни шинков, лавок и магазинов, принадлежащих израилевым сынам. Имущество их – бакалейные и колониальные товары, часы, ювелирные изделия и прочее – греки не рассовывали по карманам, а выносили на мостовую и растаптывали ногами. А произошло такое потому, что после Крымской войны наступила торговая, в результате которой евреи оттеснили греков, присвоили себе всю торговлю бакалейными и колониальными товарами и прибрали к своим рукам все внешнеторговые операции, включая контрабандные. Плюс завладели контролем над банками и банкирскими конторами. Теперь уже не имелось в Одессе банкирских домов и разменных лавок Канарисов, Пасхалисов, Пипирко, Хасисов и Митрополусов. Зато были – Рафаловичей, Писаржевских, Бродских, Гуровичей, Зусманов и Давида Гинсбурга.
В тот год греки разнесли все, что попалось им по дороге. В том числе и разменную лавку дяди Марты – Давида Шмуэлевича Гинсбурга. А самому ему выбили левый глаз. Жестокий погром и одноглазый дядя оставили в душе Марты неизгладимое впечатление. И в ее душе поселилась ненависть к режиму, который не сумел защитить их.
А потом был погром в Керчи, в июне восемьдесят первого года. Тогда, после убийства императора Александра Освободителя, еврейские погромы прокатились по всему югу России, Новороссии и Украине. Убийство 1 марта 1881 вызвало – и в этом мало удивительного – всенародное смятение умов. Для простонародья, и особенно крестьянских масс, основы жизни и вера в завтрашний день крепко пошатнулись, ежели не рухнули вовсе. А шатание основ жизни вызывает отчаяние. Особенно когда нечего терять.
Первый погром произошел в Елизаветграде 15 апреля и был подавлен 17 апреля войсками, стрелявшими в толпу громил. 20 апреля начались погромы в Кишиневе и Конотопе, вызванные дороговизной хлеба, подавленные тотчас в зародыше с человеческими жертвами. 23 апреля возникла погромная вспышка с разгромом меняльных контор и лавок в Киеве, остановленная также военными силами.
Отголосками киевского погрома явились погромы еврейских шинков и лавок в Жмеринке, а в начале мая – в местечке Смела, куда даже пришлось вызвать роту правительственных войск.
В мае – июне погромы вспыхивали в Екатеринославской и Полтавской губерниях, где богатые евреи, арендуя помещичьи земли, сдавали их крестьянам по непосильной цене.
Погром в Керчи начался в начале июня. Марта тогда только-только окончила Керченскую гимназию и собиралась ехать в Санкт-Петербург поступать на Надеждинские акушерские курсы.
Погромщики прошлись по Большой и Малой Митридатским улицам и переулкам, разбили в мелкие осколки витрину магазина готового платья Шмулевича, фотографический павильон Зильбермана и семь ростовщических контор и меняльных лавок. Два погромщика забрались в контору мукомольной фабрики Натана Гинсбурга и принялись рвать долговые обязательства. А когда Натан появился, чтобы их унять, то погромщики молча спустили его с лестницы, в результате чего он сломал ногу в двух местах.
В доме Гинсбургов погромщики разбили окна на втором этаже, и один из осколков попал папе Менделю в правый глаз. Глаз вытек, и папа стал таким же одноглазым, как и его брат Давид в Одессе. Два глаза теперь у них было на двоих. После этого случая Марта и решила покинуть Россию навсегда, чтобы издали мстить за одноглазых родственников и сломанную в двух местах ногу брата Натана.
Вначале она уехала в Париж, затем перебралась в Берн, где стала изучать прикладную медицину – верно, для того, чтобы человек после покушения уже не смог оправиться и встать на ноги. А еще рьяно включилась в работу самых радикальных революционных кружков, в результате чего была замечена «Центром».
Скоро Марта самостоятельно научилась делать метательные разрывные снаряды. При опытах, проведенных недалеко от Цюриха, в местечке Петерстобель – резиденции Исаака Дембо, – обе ее бомбы разорвались, да к тому же быстрее других. Потом была стажировка при Техническом отделе «Центра», где Марта Гинсбург познакомилась с Густавом. Какое-то время он был ее непосредственным начальником, но после ее посвящения в 1885 году их пути разошлись. И вот, с момента несостоявшегося покушения на императора Александра Александровича 1 марта 1887 года, она снова была в подчинении Густава…
* * *
– Собирайся, поедешь в Россию, – заявил ей Густав, как только она переступила порог.
– Одна? – только и спросила Марта.
– Нет, с Дембо.
Марта чуть поморщилась, что не ускользнуло от внимания Густава. Похоже, Дембо ей не нравился. Однако сумела промолчать. Она прекрасно осознавала, что такое быть посвященной. А еще более, что такое приказ «Центра»…
– Твоя задача, Марта, заключается в том, чтобы собрать рассеянные охранкой остатки «Народной воли» и создать новую «Террористическую фракцию». Цель – убийство русского царя весной следующего года. Ранней весной, – уточнил Густав…
– Опять первого марта? – без улыбки спросила Марта.
– Желательно, – услышала она ответ.
Ноздри Марты раздулись, как у боевой лошади, услышавшей призыв трубы. Все ясно. Она сделает это. Если надо – ценой собственной жизни…
– Сама не лезь, – словно догадался об ее мыслях Густав. – Максимум твоего участия в акции – написание прокламации от лица «Народной воли» про покушение. И изготовление бомб. А еще лучше – научить кого-либо из новых героев самим готовить метательные снаряды. И помни, – Густав дольше обычного посмотрел в глаза собеседнице, – на сей раз осечки быть не должно. Ты меня поняла?
– Да, – коротко ответила Марта.
А что еще было говорить? И так все ясно.
Глава 6
В ЦЮРИХЕ, или ДЕСЯТЬ ДНЕЙ НА ВСЕ ПРО ВСЕ
Аудиенция у Густава состоялась в самый день приезда Плотного-«Первопрестольного» и Долгорукова в Цюрих. Когда они вошли, Густав пытливо посмотрел в глаза Всеволода Аркадьевича, но страха в них не обнаружил. А вот решимость – имелась. К чему бы это?
«Похоже, с этим господином из России придется повозиться», – подумал дважды посвященный и, указав рукой на кресло против своего стола, спокойно произнес:
– Слушаю вас.
Затем он кивнул Плотному, чтобы тот вышел, и, подождав, когда Всеволод Аркадьевич усядется, весь обратился во внимание.
Сева кашлянул.
