А чем Казань была хуже Нижнего Новгорода? Или Рязани, к примеру? А Саратова или Тамбова? Почему такой богатый край должен был хиреть и становиться все более неконкурентоспособным? Вопиющая несправедливость! Видя это и сознавая, что строительство казенной железной дороги, которая соединила бы Казань с общей сетью железных дорог империи, государству не по карману и случится, стало быть, совсем нескоро (ежели вообще случится), городской секретарь Николай Николаевич Постников поднял в городской управе вопрос о строительстве частной железной дороги Казань – Рязань. Поскольку уже наличествовала железнодорожная линия Рязань – Коломна, то такая дорога соединила бы Казань с Москвой. И далее – с Петербургом.
Члены управы горячо поддержали выступление Николая Николаевича и приняли постановление о выделении концессии на строительство железной дороги Казань – Рязань «Акционерному обществу Казанско-Рязанской железной дороги» в лице Совета директоров В.А. Долгорукова, графа П.И. Давыдовского, С.А. Неофитова и Л.И. Конюхова. Л.И. Конюхов был Ленчик, необычайно возгордившийся тем, что сделался полноправным директором акционерного предприятия. За несколько лет пройти путь от карточного плута и «подсадной утки» при игре в скорлупки в трактире «Гробы» до члена Совета директоров крупнейшего в регионе акционерного общества! Это ли не блестящая карьера и мечта в ее замечательном воплощении?!
Дело оставалось за малым: продать на сумму уставного капитала АО – 50 тысяч рублей – акций. Ну и взять в каком-либо коммерческом банке первый кредит на сумму, скажем, два миллиона рублей. Естественно, строительство железнодорожной ветки Казань – Рязань требовало нескольких десятков миллионов, но то было в перспективе. В настоящий момент же надлежало отвязаться от Густава. Ну и, естественно, себя не обделить. И это – в первую очередь.
* * *
Банкиры, господа, народ специфический.
К примеру, первый из Ротшильдов, Амшель Майер, больше верил в деньги, нежели в Бога, хотя и готовился стать раввином. Начинал он, как и его папа, с ростовщичества, то есть давал денежки взаймы под грабительские проценты и залог. И выманить у него деньги красивыми словами было сродни разве что находке могилы Александра Македонского, причем там, где уже все давно было перекопано. Сыновья же Майера – Амшель, Соломон, Натан, Кальман и Якоб – расселились по Европе и стали контролировать банки в Париже, Лондоне, Вене, Неаполе и Франкфурте-на-Майне. Попутно они стали поддерживать коммунистические идеи и взращивать возникший «призрак», что с их подачи стал бродить по всей Европе.
Варшавский банкир Антон Френкель, учредитель Центрального банка русского поземельного кредита, имел главною мечтою сделаться российским дворянином. Он крестился, давал деньги на благотворительные нужды, причем с такой помпой, чтоб об этом знали все от мала до велика, и в конце концов император Николай Павлович пожаловал ему потомственное дворянство. А Его Императорское Величество Александр Второй, когда еще не являлся Освободителем, пожаловал Антону Эдуардовичу «за примерное усердие при исполнении возложенных на него правительством поручений особой важности» еще и титул барона.
Иван Фредерике, глава голландско-российского банкирского дома «Велден, Бекстер и Фредерике», был в фаворе у императрицы Екатерины Великой и первым умудрился организовать заграничный заем у амстердамских банкиров де Сметов. Он сделался придворным банкиром и даже принимал участие в «сатурналиях» императрицы, устраиваемых в Эрмитаже. Говорили, что у него детородный орган достигал в длину шесть вершков с четвертью, однако этого никто не видел, так как на «сатурналиях» простой народ не бывал, а стало быть, не зрел его голым.
После его смерти придворным банкиром сделался английский купец шотландского происхождения Ричард Сутерланд. Он поддерживал деловые отношения со многими банкирскими домами Европы и способствовал заключению русских займов, особенно в Голландии, через банкирский дом «Гопе и К°», превратившийся в последней четверти восемнадцатого века в главного кредитора русского правительства. Сутерланд занимался вексельными операциями и ссужал деньги многим русским купцам и промышленникам, а также финансировал представителей русской знати из окружения императрицы. Процент он брал мизерный, но все равно никто из титулованной знати отдавать кредиты не собирался. Титул барона Екатерина Великая даровала ему, чтобы он не шибко расстраивался из-за своих финансовых потерь. Но он расстраивался, и однажды, чрезвычайно огорчившись потерей полутора миллионов рублей, данных графу Зубову вообще без всяких, даже самых мизерных процентов, повесился у себя в конторе.
Леопольд Самуилович Кроненберг, основатель и владелец банкирского дома в Варшаве и банка «Handlowy», крупнейшего в Царстве Польском и всей Российской империи, был еще и промышленником и финансировал строительство железных дорог. Ноябрьское восстание в Польше 1863 года он сумел пережить без существенных потерь, откупившись у повстанцев от разорения семейного бизнеса весьма кругленькой суммой.
Гамбургский банкир Соломон Гейне, дядя романтического поэта Христиана Иоганна Генриха Гейне, очень любил собак. Банкир Людвиг Штиглиц, выделивший правительству России кредит в пятьдесят миллионов рублей на строительство железной дороги из Москвы в Петербург, являлся страстным коллекционером картин голландских художников и приходил от их созерцания в благоговение и эротический экстаз. А вот коммерции советник Федор Родоконаки, считавшийся первым банкиром в Новороссийском крае по размерам денежных оборотов, пылал огромной страстью к наградам. Он имел уже Золотую медаль с надписью «За усердие» для ношения на шее на Анненской ленте, Золотую медаль для ношения в петлице на Александровской ленте, бронзовую медаль в память Крымской кампании на Анненской ленте и тосканский орден Святого Иосифа третьей степени. Мечтою его был орден Станислава, и он его в конце концов получил «за 30-летнюю предпринимательскую деятельность».
Банкирский дом «Рафалович и К°» Шмуэля Рафаловича тоже был весьма мощным предприятием не только в Одессе, но и во всей России. Его основатель был известен тем, что драл нещадные проценты с клиентов и поставлял гнилую парусину русскому флоту. Принятие христианства и имени Федор каким-то образом спасло его от тюремного острога. Более того, банкирский дом Рафаловича заимел весьма тесные связи с Парижем и Лондоном, не говоря уже о Петербурге и Москве. В настоящее время «Рафалович и К°» был близок к банкротству и шантажировал министра финансов Вышнеградского участием последнего в совершении секретной биржевой операции, отнявшей деньги у казны и пополнившей ими частные карманы.
Братья Юнкеры, владеющие шляпными фабриками и, скопив деньжат, переключившиеся на финансовые операции – после чего и открыли Банкирский дом «Юнкер и К°» на Кузнецком мосту в Москве, – любили только сухих и костлявых немок с отсутствующей грудью и с пренебрежением относились к русским красавицам, у которых, по их мнению, «все было не так». Позже, как о них судачили в древней столице, старший из Юнкеров переключился на мальчиков-подростков и все свободное от финансовых предприятий время проводил возле общественных ватерклозетов.
Основатель крупнейшего в России Волжско-Камского банка с двадцатью отделениями в провинциальных губернских городах (в том числе, разумеется, и в Казани) купец Василий Александрович Кокорев гнал дешевую некачественную водку «Кокоревку» и керосин. Еще он обожал живопись, сам всегда мечтал научиться «рисовать картины» и меценатствовал молодым художникам, построив, помимо прочего, приют для малоимущих студентов Академии художеств, который и содержал собственным иждивением.
