– Ого! – произнес Африканыч. – Минут сорок – сорок пять назад у меня было примерно столько же.
– Молодец, – сказал Давыдовский и хлопнул Ленчика по плечу. Его подбитый глаз совершенно заплыл, и лицо «графа» приобрело какое-то насмешливо-издевательское выражение.
– Совсем не худо, – промолвил Всеволод Аркадьевич Долгоруков, уважительно поглядывая на Ленчика. – Я бы даже сказал, замечательно!
– Да, ты настоящий «червонный валет», – подвел итог Огонь-Догановский теми словами, которые и ожидал услышать Ленчик, и продолжил оглашение результатов спора: – Почетное же и не менее перспективное второе место занял широко известный в узких, но профессиональных кругах его сиятельство Пал Иваныч, заявившийся в этот нумер в одежде цехового, причем подбитого, но вышедшего победителем в неравной схватке. Поскольку одежда «графу» была выдано бесплатно, в зачет прошли ровно сто рублей четырьмя четвертными билетами, заработанных гражданином Давыдовским буквально потом и кровью. Браво!
– Браво, – повторился за Огонь-Догановским Африканыч.
– Ты чего, и правда в цирке выступал? – восторженно спросил Ленчик.
А Сева Долгоруков молча зааплодировал. На что Давыдовский поднялся с кресел и ответил всей честной компании нижайший поклон.
– Далее, – продолжил оглашение результатов спора арбитр. – Первое место в соревновании занял наш несравненный и самый донжуанистый из «червонных валетов» и иже с ними – господин Африканыч! Этот волосатый и смазливый обличьем господин умудрился вернуться в гостиничный нумер не только в купеческом одеянии, так еще и со ста тремя рублями шестьюдесятью пятью копейками в кармане. За что честь ему и хвала!
Давыдовский поднялся с места и с поклоном пожал Африканычу руку. То же самое проделали и Ленчик с Севой.
– А теперь, – Огонь-Догановский обвел всех спорщиков веселым взглядом, – главный приз! «Гран-при» в нашем споре, самом дурацком споре из всех возможных споров, занял арендатор этого нумера, в котором мы находимся, а именно господин Долгоруков. Его добыча составила ни много ни мало – сто пятьдесят шесть рубликов с полтиною, то есть больше всех. Честь ему и почет!
Гулко хлопнула вылетевшая из бутылки шампанского пробка. Троекратное «ура» прозвучало так, что подвески хрустальной люстры на пятьдесят свечей многоголосо затренькали, придав веселию «валетов» кое-какое музыкальное сопровождение.
А когда все выпили, Сева Долгоруков произнес:
– Тут некоторые личности говорили что-то о масштабной афере, которую неплохо бы провернуть всем вместе.
– Да, неплохо бы, – согласился Африканыч. – Группа-то у нас сложилась – лучше и желать нельзя.
– Согласен, – подал голос Огонь-Догановский.
А «граф» улыбнулся. И лицо его с подбитым глазом приобрело такое забавное выражение, что все расхохотались.
Долгоруков, обведя всех долгим взглядом, продолжил:
– Пока я лежал в ванной, мне пришла одна очень интересная идея…
– А что за идея? – спросил Ленчик.
– Есть одна дамочка, баронесса Жерар де Левинсон, – произнес Сева. – Мало того что она наша с Африканычем и Ленчиком, – он немного помедлил, – должница, так она еще разорила одного барона, которому не повезло угодить в ее законные супруги. Теперь барон проживает в ночлежном доме и пробавляется тем, что сдает в прокат свой единственный костюм. Мне кажется, настала пора вернуть статус-кво.
– Барону? – удивленно спросил Ленчик.
– Почему барону, нам! – ответил Сева. – Денежек у нее, побрякушек разных да ценных бумаг, надо полагать, тысяч на двести…
Африканыч присвистнул. Ленчик приоткрыл рот, а Огонь-Догановский поерзал на своем кресле.
– А план? – спросил «граф» Давыдовский. – Он уже готов?
– Еще нет, – ответил Сева. – Но я вот что думаю… – добавил он, и все с готовностью склонились к его голове…
Часть IV
Вор у вора дубинку украл
Глава 14
Представление. Увертюра
– Она в Москве, Сева. И весьма неплохо устроилась.
Африканыч был свеж и чисто выбрит, как будто только что вернулся с приятного рандеву, а не сошел двадцать минут назад с поезда.
– Как ты ее нашел? – спросил Долгоруков, и на его челе обозначилось несколько морщинок. Очевидно, воспоминания о Ксении, то бишь баронессе Жерар де Левинсон, ему были не очень радостны.
– А это было совсем не затруднительно, – ответил Африканыч. – Она, видишь ли, весьма известная особа в Белокаменной.
– Это каким же образом? – поднял брови Всеволод Аркадьевич.
– А самым что ни на есть деловым, – с сарказмом продолжил Неофитов. – Твоя Ксения Михайловна является владелицей банкирского дома «Наяда».
– Как? – посмотрел на друга и соратника Долгоруков. – Откуда?
– Не знаешь, что такое «Наяда»? – хмыкнув, спросил Африканыч. – А это, брат, были такие богини, дочери Зевса. О них еще в «Одиссее» упоминается. Богини-нимфы…
– То есть подающие изобилие, плодородие и здоровье, – раздумчиво произнес Сева.
– Точно.
– И чем занимается эта «Наяда»?
– Как и все банкирские дома и конторы – продает в рассрочку выигрышные билеты внутренних займов и играет на бирже. Ну, еще продает и покупает процентные бумаги и акции, дает ссуды под залог, принимает вклады, открывает текущие счета…
– И как давно существует эта «Наяда»?
– Почти год, – ответил Африканыч. – Несмотря на это, оборот банкирского дома «Наяда» уже превысил миллион рублей. Это больше, чем у банкирской конторы господина Мусатова. Помнишь его?
Долгоруков молча кивнул.
Степа Мусатов был одним из них. Вернее, хотел казаться таковым.
Он пришел в «клуб» в семьдесят четвертом. После двух афер с Долгоруковым и Давыдовским посчитал себя профессионалом, умеющим все. Степа, в самом деле, умел очень многое: расположить к себе собеседника, опутать его разговором и принудить сделать то, что было нужно «валетам». Причем принудить так, что человеку казалось, будто решение принял он сам, без всяческого давления и нажима со стороны.
А потом Мусатов провернул одну торговую махинацию самостоятельно. Причем вполне в рамках закона. Подобными операциями на разного рода сырье и товары время от времени промышляли гильдейные купцы, так что первооткрывателем Степа не был. Он скупил оптом по всей Москве сахарный песок. Исподволь, без ажитации и шума. Когда в песке стала ощущаться нехватка, цены на него, естественно, поднялись. Когда же они почти удвоились и городская Дума поставила на одном из своих заседаний вопрос о сахарном песке в Первопрестольной, решив установить на песок ценовое ограничение, Мусатов договорился с несколькими лавочниками и стал продавать песок мелким оптом и в розницу. Все было выполнено грамотно и толково, комар носу не подточит. И когда думская управа выпустила в свет решение об ограничении роста цен на сахарный песок и удвоила его поставки в Москву, Масатов уже имел в кармане чистого барышу более пятнадцати тысяч.
