Блинов встретил губернатора на своей мельнице. Это был плотный, крепкий старик с бородой на два раствора и острым взглядом из-под кустистых седых бровей. Узнав о цели визита Баранова, почетный гражданин Нижнего Новгорода Федор Андреевич Блинов проводил его в свой дом, усадил на канапе и попросил подождать с четверть часа. По прошествии указанного времени Блинов вернулся в сопровождении своего приказчика, несшего в руках большой пузатый саквояж коричневого цвета из свиной кожи.
– Вот, – сказал Федор Андреевич губернатору, передавая ему саквояж. – Двести пятьдесят тысяч рублей банковскими билетами. И передайте от меня Его Императорскому Высочеству пожелание здравствовать и долгих лет жизни. Равно как его супруге, детям его и всему царствующему дому.
– Спаси тебя Бог, Федор Андреевич, – сказал губернатор Баранов, крепко пожимая руку старику. – Выручил ты и меня, и, в первую очередь, великого князя. Не забудется это тебе, слово даю.
– Благодарствуйте, ваше превосходительство, – ответил Баранов. – Только что такое деньги? Бумага! Главное же – добрые отношения между людьми. Я это с годами очень хорошо понял…
* * *
Время подходило к семи вечера пополудни. Пора было ехать в Коммерческий клуб, где великих князей Михаила Николаевича и Сергея Михайловича ждал в их честь обед.
Наконец губернатор прибыл вместе с деньгами. Михаил Николаевич молча передал саквояж с двумястами пятьюдесятью тысячами рублей Долгорукову. Всеволод Аркадьевич с поклоном принял саквояж и вопросительно посмотрел на Его Высочество. Тот взгляд понял и ответил:
– Благодарю и… более вас не задерживаю.
– Прощайте, Ваше Императорское Высочество, – с поклоном произнес Сева. – Желаю здравствовать…
Михаил Николаевич в ответ лишь кивнул. Было во всей этой сделке с картиной что-то неприятное, знаете ли, что-то такое, что оставляло нехороший осадок в душе и непонятную неловкость в сердце.
* * *
Что ж, афера с картиной успешно закончилась. Всеволод прошел на пристань и купил билет на ближайший пароход в Казань. Отправлялся таковой в половине десятого вечера. Он зашел в буфет и заказал себе водки и балыка. «Буду сидеть тут до самого отплытия», – решил Долгоруков.
В саквояже из свиной кожи, что он крепко держал в своей руке, лежали двести пятьдесят тысяч рублей. Деньги, которые удачливые купцы делали за пять-десять лет, профессора университетов могли заработать своей службой во благо подрастающего поколения лет за сто – сто двадцать, а цеховой мастер или рядовой чиновник смогли бы заиметь, ежели б ходили голыми и ничего не ели и не пили, – годков эдак за триста.
После второй рюмки очищенной настроение поползло вверх. Он не чиновник, не профессор и не цеховой. И что? Он не хочет ими быть. Не хочет служить, просиживая штаны в каком-нибудь департаменте или, хуже того, в управе, перекладывая с места на место бумажки и откладывая из скудного жалованья полтинники и рубли на покупку новой шинели. Не хочет вдалбливать в головы юношей знания, две трети из которых им никогда не пригодятся в жизни. Тем паче, что их бесталанные головы заняты какими-нибудь Натальями Дмитриевнами, Катеньками или Зизи. Не хочет стоять за токарным станком и точить детали, измазавшись в эмульсии, а в выходные и праздничные дни пить без удержу горькую и посещать веселые дома с продажными мамзельками. Не желает!
Помимо прочего, за ним – люди. Его подельники и друзья, которым он обязан и за которых несет ответственность: старик Огонь-Догановский, «граф» Давыдовский, Африканыч и Ленчик. И эти деньги – для них…
Когда Сева принял третью рюмку, в Коммерческом клубе Нижнего Новгорода заиграл военный оркестр. Это городское общество встречало Их Императорских Высочеств великих князей Михаила Николаевича и Сергея Михайловича. Залы Коммерческого клуба были убраны живыми цветами, флагами и вензелями с инициалами «М. Н.». На каждом из вензелей стояла дата и наименование победы в последней турецкой кампании, которая была одержана Кавказской армией, находившейся под началом великого князя Михаила Николаевича. Обед был сервирован на сто десять кувертов. И пока великие князья изволили кушать и принимать тосты в их честь, небольшая площадь перед Коммерческим клубом, до отказа заполненная народом, оглашалась кликами радости и безграничного веселья.
В девять тридцать вечера курьерским поездом Московско-Нижегородской железной дороги Их Императорские Высочества отбыли в Москву. Высоких гостей провожали толпы народа, бросавшего в воздух головные уборы. Играла музыка, и хор певчих исполнял что-то бравурное и патриотическое. Собственно, все как и должно…
В то же время пароход «Меркурий», издав протяжный гудок, отбыл с нижегородской пристани у плашкоутного моста. Долгоруков стоял на палубе и смотрел на медленно отплывающий от него берег. Взгляд его был задумчив. В руках Всеволод Аркадьевич крепко держал пузатый саквояж из свиной кожи. Его никто не провожал.
Глава 23. Цена за все, или Предложение подполковника Голубовского
За все в этой жизни приходится платить. Буквально за все. За радость – горем, за удовольствие – деньгами, за счастье – мукой. За самую жизнь – смертью. Потому, как тут ни крути, всему хорошему имеется цена. И цена эта – все плохое.
Ах, как бы славно жилось человекам в этом мире, ежели бы медаль под названием Жизнь не имела оборотной стороны! Ну, чтобы не было боли, горя, печалей и мук. Но, увы, граждане, сего «добра» в нашей жизни воз и еще маленькая тележка. И чем дальше углубляешься в года, тебе отведенные, тем более возрастает цена. За все. В том числе и за везение и удачу.
* * *
Подполковник Степан Яковлевич Голубовский, товарищ начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка Третьего делопроизводства Департамента полиции полковника Петра Васильевича Секеринского, прибыл в Казань пароходом в первых числах июля 1887 года. Прибыл по личному предписанию его превосходительства, директора Департамента полиции Петра Николаевича Дурново и, естественно, по приказанию своего непосредственного начальника – полковника Секеринского. На руках у Степана Яковлевича, помимо документов, удостоверяющих, кто он такой, имелась бумага от самого Петра Николаевича Дурново к губернскому и городскому начальству Казани с просьбой-приказом оказывать «предъявителю сего документа всяческое содействие незамедлительно». Помимо сей бумаги, в портмоне, находящемся во внутреннем кармане статского платья подполковника, лежало заключение экспертной комиссии ведущих профессоров и академиков живописи Императорской академии художеств и Императорской академии наук. Заключение прямо и безапелляционно гласило, что «вторая картина, предписываемая кисти Тициана Вечеллио де Кадоре «Портрет Карла V», равно как и первая, кисти означенного художника Тициана не подлежат, поскольку, согласно акту технологической экспертизы, проведенной профессорами Академии наук Кунцевичем и Фальком, ни холст, на коем написаны обе картины, ни краски на них не соответствуют времени жизни самого Тициана и имеют явно позднейшее происхождение».
