А потом, года через три, будучи в чине секретарском, каковым раньше звались провинциальные секретари, Постников впервые взял мзду. Это была трешница от купца третьей гильдии Хуснутдина Ямашева. Он покуда еще не перестал быть хорошим, поскольку сильно переживал относительно принятия взятки. И мучился угрызениями совести.
Угрызения закончились, когда он принял седьмую по счету мзду, которая в шесть раз превышала его месячный оклад. После чего и перестал быть хорошим. И сделался плохим. То есть изыскивал всяческие возможности для получения подношений за услуги, которые он и так был обязан предоставлять по долгу своей службы. Еще большие суммы он брал, когда делал то, что вовсе не обязан быть делать. А потом дело дошло и до подлога. И все бы ничего, ежели б не одно обстоятельство.
Однажды из Петербурга приехала комиссия. Она проверяла работу «органов самоуправления», как тогда стали, с легкой руки газетчиков, называться городские управы. Среди столичных визитаторов был некий сенатский секретарь Войцеховский, умный и весьма дотошный малый, коий и обнаружил подлог в отчетной документации управы. Городскому голове он ничего не сказал, равно как и своим товарищам по комиссии, но пришел прямо в дом к секретарю Постникову и все ему объявил. После чего они имели весьма продолжительный разговор, закончившийся согласием Николая Николаевича в ответ на некое предложение Войцеховского. Постников так и сказал: согласен-де, ежели, конечно, он, Войцеховский, не предаст огласке и не даст ход обнаруженному подлогу. Войцеховский обещал повременить. И добавил, что если Постников не исполнит его просьбу или исполнит не в надлежащем виде, то вся противозаконная «деятельность» городского секретаря во благо личного благосостояния будет немедленно открыта и предана публичной огласке.
Через две недели работы, не обнаружив ничего предосудительного в деятельности городской управы и городского головы, комиссия отбыла в столицу с весьма положительным отчетом. Когда визитаторы садились на пароход, который должен был доставить их до Нижнего Новгорода, провожающие, в том числе и городской секретарь Постников, пожали им на прощание руки. Когда Постников пожимал руку Войцеховскому, то услышал фразу, которую уже слышал от проверяющего тогда, в домашнем разговоре.
– Через неделю, – сказал Войцеховский, почти не пошевелив губами, – и никак не позднее…
Ровно через неделю, испросив себе отпуск, Николай Николаевич Постников отбыл в Москву на вакацию.
Визит к нему Давыдовского, представившегося подполковником Степаном Яковлевичем Голубовским, товарищем начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка Третьего делопроизводства Департамента полиции Министерства внутренних дел, был сродни грому среди ясного неба. Конечно, Николай Николаевич знал русскую поговорку касательно веревочки, которой сколь ни виться, а конец будет, однако все же надеялся, что в его случае будет все по-другому. Не обошлось.
Подполковник Охранного отделения был строг и жесток и не предоставил секретарю Постникову ни малейшей возможности выкрутиться из сложившейся ситуации.
– В вашем случае отпираться только себе во вред, – безапелляционно заявил ему подполковник и сдвинул брови к переносице. Выражение его лица натурально приняло угрожающий вид. – Потому что нам все известно. Я прибыл лишь для того, чтобы уточнить кое-какие детали.
– К-какие? – с трудом произнес Постников.
– Где вы получили в Москве картину от художника Костолевского по прозванию Сизиф? – надвинулся на городского секретаря Давыдовский-Голубовский. – Назовите место!
– К-какую ка-картину? – предпринял последнюю попытку к сопротивлению Николай Николаевич.
– Какую картину? – «Товарищ начальника Охранного отделения» недобро усмехнулся. – Фальшивую! Поддельную… под кисть Тициана «Портрет Карла V»! – Постников нервно сглотнул. – Видите, нам все известно. Отпираться, как я уже говорил, бесполезно.
– Но я не понимаю…
– Все вы понимаете, – оборвал Постникова «подполковник». – Говорите, живо!
Силы совершенно оставили Николая Николаевича:
– На Патриарших прудах… – выдавил он.
– Хорошо, – обронил Давыдовский. – Дальше!
– Что «дальше»? – поднял на грозного визитера глаза, полные слез, Постников.
– Что вы дальше делали с картиной?
– Я привез ее в Казань.
– А дальше?
– Я ее подменил.
– На подлинник в доме коллекционера Лихачева? – быстро спросил Давыдовский.
– Да, – коротко ответил Постников.
– А где сейчас настоящий Тициан? У вас?
– Нет, – почти возмутился Николай Николаевич.
– Тогда где?
– Я его передал.
– Кому? – продолжал наседать на городского секретаря Давыдовский.
– Я отвез его в Петербург.
– Кому? – жестче повторил свой вопрос Павел Иванович.
Постников сглотнул и замолчал. Молчание длилось недолго:
– Секретарю Сената Войцеховскому.
Давыдовский хмыкнул. Похоже, придется ехать в Санкт-Петербург.
– Он сказал, зачем понадобилась вся эта… операция с картинами?
– Нет.
– А что по этому поводу думаете вы сами? – поймал взгляд Постникова «подполковник».
– Я? – затравленным зверьком посмотрел на «подполковника» Николай Николаевич.
– Вы, вы, – подтвердил Давыдовский.
– Ничего не думаю, – пролепетал Постников. – Мне только было велено найти художника по кличке Сизиф, заказать у него картину, дождаться исполнения заказа, поменять ее на подлинник и передать оригинал этому Войцеховскому.
– Всего-то, верно? – ядовито спросил Павел Иванович.
– Да, – коротко и кротко ответил Постников, не поняв сарказма Давыдовского.
– А кем было велено? – поинтересовался Давыдовский после недолгого молчания.
– Так Войцеховским и было велено.
– Кстати, клички бывают у собак, – резко произнес «подполковник». – У людей – прозвища…
– Ага.
Давыдовский замолчал, соображая. В общем-то, было ясно, что покуда не ясно ничего…
– А на чем этот Войцеховский вас… зацепил? – спросил Давыдовский так, на всякий случай.
– На подложных приписках, – быстро ответил Постников и преданно посмотрел «подполковнику Охранного отделения» в глаза. Взгляд Николая Николаевича буквально возопил: видите, дескать, я от вас ничего не скрываю. Я предельно искренен, оцените это…
– Хорошо, – в некоторой задумчивости произнес Давыдовский-Голубовский. – Покуда я запрещаю вам покидать город. Возможно, вы нам еще понадобитесь. И, – он снова сдвинул брови к переносице, – о нашем с вами разговоре никому ни слова…
Последние слова Павел Иванович мог и не говорить. Постников все равно никому ничего бы не рассказал. Себе дороже…
