* * *
– Это что же получается, он назвался твоим именем, чтобы, ежели дело у него не выгорит, подумали на тебя? – недоверчиво округлил глаза Африканыч. – Да не может этого быть, чтобы Паша Шпейер подставил своего старого товарища…
– Ну, почему – не может? – пожал плечами Долгоруков (он, конечно, пребывал в недоумении и некоторой печали, как и остальные, но старался не показать виду). – Время меняет людей, в том числе и таких, как нашего Шпейера.
– Он что, в своем Париже совсем рехнулся? – едва не подпрыгнул в своем кресле Огонь-Догановский. – Да за такие дела укокошить, и то мало.
– Ну уж, и укокошить, – посмотрел на «старика» Сева. Но не зло, а лишь со слабой укоризной.
– Что будем делать, шеф? – спросил Долгорукова Давыдовский. – Этого дела Паше спускать нельзя.
– Точно, – поддакнул Ленчик. – Надо ехать в Париж и выкрасть у гада картину. А ему самому намылить рожу…
– А потом отдать картину великому князю Михаилу Николаевичу, – поддержал Ленчика, самого молодого в группе Долгорукова, Огонь-Догановский, самый старый. – И тогда «охранка» от нас отстанет.
– Верно. Надо снять с шеи удавку Охранного отделения, – подал голос Африканыч. – А заодно и наказать предателя…. Все, собираемся и едем в Париж. Все вместе!
– Я не против, – посмотрел на своих друзей Всеволод Аркадьевич. – И добавил слегка дрогнувшим голосом: – Благодарствуйте, братцы…
Глава 27. Городишко Париж, квартал Марэ, или Два хороших удара
Париж поразил всех величием, многолюдностью и балаганом. Особенно Ленчика, который далее Игумновки или Аракчино – пригородных сел Казани – нигде и не бывал.
Париж не был похож ни на Москву, ни на Петербург. И ежели сравнивать эти города с женским полом, то Петербург являлся холеной статской дамой, которую трудно расшевелить и чем-либо увлечь. Москва представлялась озорной крепкой девкой, хохотушкой и острой на язычок, с которой можно и согрешить. Париж же – умненькой прехорошенькой барышней или молодой стройной женщиной, знающей чего хочет и умеющей хорошо и со вкусом проводить время, чаще всего с мужчинами.
Людей и правда было много. Как одноколок и экипажей, колясок и карет, едва разъезжающихся по мостовым города. Здания города были величественны и красивы. Парки и скверы ухожены и чисты.
– А неплохой это городишко – Париж! – восторженно заметил Ленчик, поглядывая по сторонам.
Основной шум производили люди. Они болтали на бульварах, скамейках, в экипажах, летних кафе и просто на углах улиц. Встречаясь, обнимались, даже целовались и жестикулировали, словно не виделись по крайней мере год. Но чаще всего оказывалось, что расстались они не далее как вчера. Людской говор сливался в беспрерывное жужжание, ставшее фоном города. Уши парижан, привыкшие к этому фону, его просто не слышали. Зато для приезжих, особенно в первые два-три дня, это было почти невыносимо.
Бывший бессменный председатель клуба «Червонные валеты» Паша Шпейер жил в Париже уже десять лет. Ему каким-то непостижимым образом удалось выскользнуть из рук правосудия, и он не был в числе сорока восьми «валетов», осужденных на разные сроки тюрьмы или ссылки. Теперь, после того как Сева узнал о подставе, он уже не мог твердо сказать, как говорил ранее:
– Шпейеру просто повезло. К тому же он был самым умным из нас…
В голову закрадывались самые разные мысли. К примеру, а не знал ли Шпейер о готовящихся арестах «валетов» заранее? Не поэтому ли ему и удалось уйти? Но если знал – почему не предупредил остальных?
Бывший главный «Червонный валет» жил в собственном особняке на правом берегу Сены в квартале Марэ. Когда-то это была окраина города, сплошь покрытая болотами. В тринадцатом веке рыцари-мелиораторы и параллельно члены ордена тамплиеров осушили эти болота, после чего квартал вошел в черту города, и его облюбовали французские короли до их переезда в Лувр. А близ Королевской площади стали строиться шикарные особняки знати, в одном из которых проживал ныне Павел Шпейер, король «Червонных валетов». Это удалось выяснить в местной префектуре.
– Весьма неплохо устроился этот Шпейер, а? – снова подал реплику неугомонный Ленчик, пребывающий в перманентном восторге от увиденного.
– Да уж, – буркнул в ответ Огонь-Догановский.
Старый да малый все чаще сходились во мнениях и все более привязывались друг к другу. Детей у Огонь-Догановского не было, и Ленчик как самый молодой из «команды» Долгорукова подпал почти под отцовскую опеку Алексея Васильевича. Или, как выразился однажды «граф» Давыдовский, старик присматривал за Ленчиком.
– Ну, и что мы предпримем? – спросил Африканыч, бывавший в Париже неоднократно, а посему взирающий на красоты великого города вполне спокойно. Чувствовал он себя в Париже, как дома. Впрочем, он везде чувствовал себя едва ли не как дома…
– Пока не знаю, – ответил Всеволод Аркадьевич.
– У тебя что, нет никакого плана? – удивленно посмотрел на Севу Огонь-Догановский.
– Нет, – ответил Долгоруков.
Пятерка русских авантюристов стояла на берегу Сены и смотрела на особняк Шпейера. И в нем наблюдалась жизнь. По крайней мере, из особняка то и дело выбегал лакей, и за последние полчаса дважды нанесли короткие визиты хорошо одетые люди в цилиндрах и визитных костюмах.
– А у него прямо кипит жизнь, – заметил Давыдовский.
– Да-а, делово-ой, – поддакнул Ленчик.
– Так что мы будем делать? – снова спросил Африканыч, которому не терпелось реабилитировать себя. Ведь весь сыр-бор с картиной разгорелся в какой-то мере из-за него, и загладить свою вину теперь было его первостепенной задачей.
– Дождемся ночи, – после довольно долгого молчания изрек Долгоруков. – Тогда хоть визитеров к нему не будет.
За особняком наблюдали по очереди. Первым в качестве наблюдателя оставили Африканыча. Остальная команда заняла места за уютным столиком одного из многочисленных летних кафе на Королевской площади и потчевалась горячим шоколадом. Африканыча сменил Давыдовский.
– Он не выходил, – сказал ему при «смене караула» Неофитов. – Визитеров было четверо.
– Понял, – коротко ответил «граф».
За Давыдовским на «караул» заступил Ленька.
– Фигурант в доме? – сменяя Давыдовского, спросил он.
– Так точно, – ответил Павел Иванович. И пожелал Леониду хорошего дежурства.
Когда Давыдовский присел за столик, то тотчас включился в оживленный разговор, который вели Долгоруков и Огонь-Догановский. Африканыч, по большей части, помалкивал. Чувство вины мешало принять ему равноправное участие в разговоре.
– Но никто из нас никогда не занимался «громким делом», – услышал Давыдовский продолжение разговора и понял, что речь идет о краже картины из особняка Шпейера.
– Ты имеешь в виду кражу со взломом? – уточнил подзабытую уже феню Дологоруков.
