Она виновато взглянула на тетушку и горестно сообщила:
— Только что была арестована Делягина Шурочка. Я ее погубила
и не знаю, как исправить ошибку. Шульгин вешает на нее два убийства.
Тетушка поразилась:
— Уже два?!
— Да, шантажиста Жилина сегодня утром убили. В Шурочкиной
квартире нашли чертежи на сейф и пистолет. Я уверена, из него Жилина и
застрелили… Ой, ты же ничего об этом не знаешь, — спохватилась Далила,
наткнувшись на изумленный тетушкин взгляд.
Объяснить она ничего не успела: в кармане запрыгал
мобильный. Свиридов от ужаса сам не свой завопил:
— Умирает! На этот раз действительно умирает! Кошмар! Я себе
не прощу! Спасите ее! Сделайте что-нибудь! Приезжайте!
— Что я могу сделать? — посетовала Далила (увы) не
Свиридову, а пораженной тетушке Маре.
Та тревожно спросила:
— Кто звонил?
— Мой сосед, Свиридов. Он с нетерпением ждал, когда теща
умрет. Вот, дождался, но почему-то не радуется, а страдает. Понял, что за годы
ссор и обид сроднился с ней и любит ее. Он в панике. Удивительно.
— Люди — странные существа, — философски согласилась тетушка
Мара. — Сами не знают, чего хотят. Кошки, собаки, овцы, коровы, даже мухи
всегда точно знают, чего им надо, а люди не знают. С вопросами рождаются и в
сомнениях умирают.
Глава 37
Теща Свиридова умирала мучительно: в огромных сомнениях. Она
схватила Далилу за руку и лихорадочно завопила, едва та присела у ее кровати.
— Слава богу! Дождалась тебя! — кричала Марья Ивановна
значительно громче, бодрей и оптимистичней, чем должна бы кричать умирающая. —
К ней ухожу, к Ленке моей! Теперь поняла, зря мучила всех! Я довольна! Я их
любила! Повиниться уже не успею! И не хочу! Ты все знаешь! Ты им объясни! Пусть
простят! Не со зла я! От глупости! Пусть хорошо похоронят! Не совсем я дрянная
была! Я всех жалела! Потом уж поймут! И заплачут! И зря!
Оттого что еще живая старуха говорит о себе как об умершей,
у Далилы волосы встали дыбом, кожу продрал мороз. Содрогнувшись, она склонилась
над Марьей Ивановной, хотела ее успокоить, хотела пообещать долгих лет жизни,
но та вдруг обмякла, тяжко выдохнула и.., умерла.
Умерла неожиданно и без обмана, но Далила не верила. Она
застыла, окаменела. Она не могла оторвать изумленного взгляда от неживых уже
глаз тещи Свиридова — глаз равнодушных, устремленных туда, в неизвестное, без
любопытства, смирения и покаяния.
Далиле много раз приходилось принимать последний вздох чужих
и порой незнакомых людей, не пожелавших отдать его близким, родным: от обид, из
вредности, из упрямства — по разным причинам. Далила не осуждала их, всегда
находила слова утешения и, проводив в мир иной, не пугалась и не горевала —
относилась к смерти философски почтительно: все там будем.
Но смерть тещи Свиридова ее потрясла. Казалось, Марья
Ивановна не могла умереть, не дождавшись прихода Далилы и не сказавши того, что
сказала. Прям-таки сцена из «мыльной оперы»: приди Далила позже на час или два,
и Марья Ивановна позже и умерла бы, высказав наболевшее да душу облегчив.
Нелепое сходство настоящей трагедии с затертым дешевым
сюжетцем, со штампом, излюбленным сериалами (которые, кстати, обожала теща
Свиридова), больше всего поразило Далилу. Марья Ивановна ушла из жизни так
артистично и так драматически, что возникал вопрос: какую цель преследовала
злодейка-судьба, выписывая столь знакомый сценарий?
Ответ получила Далила чуть позже, когда сообщила Свиридову:
— Умерла.
Он схватился за голову и воскликнул:
— Как же я без нее?! Она же меня не простила!
Далила остолбенела:
— За что?
— За то, что мы ее не простили!
— А почему же вы ее не простили?
Свиридов, учуяв укор, переместил руки на сердце с головы и,
страдая, признался:
— Она так думала, но мы-то ее не винили, не за что было ее
прощать.
Губы его задрожали, голос явно срывался, но он, пересилив
себя, продолжил:
— Моя теща святая, всю жизнь нам отдала: детям, внукам и
правнукам.
Далила видела это и знала — жизнь Свиридова плохо скрывалась
от глаз соседей, — но история с Леночкой как-то мимо прошла, а ведь очевидно:
дело в этой истории.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — задумчиво прошептала
Далила.
Гримаса боли перекосила лицо Свиридова, но голос окреп, стал
невозмутимым и ровным, и губы уже не дрожали — он частично взял себя в руки и
пролепетал:
— Леночку теща очень любила. Леночка наша похожа на тещу была.
И внешне, и характером, и талантом.
— Талантом? — удивилась Далила, не знавшая за старухой
талантов, кроме как водить за нос родню и соседей.
— Ну да! Теща же у меня талант, от бога художник, — радостно
воскликнул Свиридов. — Такие картины в юности теща писала, зайдите как-нибудь,
поглядите. У нас их немного осталось. Теща их прячет, а зря. Современным
художникам так не суметь.
— Правда? — опять удивилась Далила.
На этот раз не тому, что покойница оказалась художницей, а
тому, что Свиридов о ней как о живой говорит. А Марьванна при жизни похоронила
себя.
— Теща талант свой зарыла, а Леночка единственная в нее
удалась, — горестно продолжил Свиридов. — Никто из нашей семьи рисовать не умел
и не умеет. А когда Леночка наша влюбилась, то все с тещей шепталась. Подолгу
шептались они. Мы-то думали, что Ленка художницей будет, а она нам вдруг
«замуж». Все в крик, на дыбы, а теща: «Не смейте Леночку трогать!» Так и
выдали. А потом, когда Леночка руки на себя наложила, теща себе не простила.
Характер ее сильно испортился. Все ждала, что мы начнем ее упрекать. Мы-то не
упрекали, но сама она очень себя казнила. Как хоть умерла?
Далила его успокоила:
— Хорошо умерла, всех простила.
— Ей бы в бога поверить, — вздохнул Свиридов. — Без бога
нельзя умирать — страшно и тяжело.
— Кажется, Марьванна поверила, — предположила Далила и,
убеждая себя, сказала:
— Конечно, поверила, раз всех простила. Она к Леночке очень
спешила.
— Значит, поверила, — успокаиваясь, согласился Свиридов. — А
винила себя теща зря. Леночка не из-за картин, она от обиды из жизни ушла.
— А что за обида?
— Ее два друга любили. Знаете, как оно в молодости бывает:
один только влюбится, и туда же второй. Что-то вроде соревнования у них, у
пацанов.
