– Как снизу доложат о готовности, сообщите.
Оба вышли. Значит, поездка на следственный эксперимент была запланирована и вертухаи находились в курсе дела.
– Ну что, готов, Самоваров, к следственному эксперименту? – спросил меня Ласкин, но фраза явно предназначалась вертухаям, которые не успели далеко отойти от двери и могли слышать разговор.
– Готов, товарищ полковник. Всегда готов.
Я тоже говорил бодро и спокойно, никак не показывая своего внутреннего напряжения, от которого избавиться полностью было, наверное, невозможно. И самые опытные спортсмены перед схваткой обязательно испытывают волнение, даже если хорошо знают соперника и не ожидают от него серьезного сопротивления. Самые опытные бойцы тоже волнуются перед боем, только не показывают этого.
Ласкин, не теряя времени даром, вытащил из портфеля заточку и молча протянул мне. Оружие было завернуто в тряпку. Старший следователь зажал ее в своей руке, не прикасаясь к металлу пальцами. Металлический стержень был чуть тоньше моего мизинца, твердый, негнущийся, заточенный очень остро, в чем я сразу убедился, потрогав острие пальцем. Убрав оружие сначала в рукав левой руки и немного подумав, я переложил его в правый рукав. Тупая часть была обмотана черной изоляционной лентой, чтобы металл не скользил в руке. Но в моих пальцах металл и без ленты не стал бы скользить.
Перекладывание из рукава в рукав было обусловлено коротким размышлением над ситуацией. Справа от меня должен был сидеть Габиб, слева – вредный вертухай. Если бы я пожелал сразу ударить его заточкой, то, конечно в левый рукав ее и следовало убирать. В этом случае оружие доставалось одним движением. Но тогда охранник с переднего пассажирского сиденья имел бы время на то, чтобы предпринять свои контрмеры. А мне не следовало давать ему этого времени. Я решил действовать иначе, сообразив, что и тупой конец оружия тоже металлический, несмотря на обмотку изоляционной лентой. Следовательно, сидящему впереди оперативнику можно нанести болезненный удар. Поэтому я и убрал заточку в правый рукав.
Следователь достал из портфеля какие-то бумаги и сунул мне под нос. Потребовал:
– Распишись.
– Что это? – спросил я.
– Согласие на участие в следственном эксперименте.
Читать я не стал. Может быть, он мне и что-то другое подсунул. Но меня уже мало волновала судьба старшего лейтенанта Николая Викторовича Самоварова. Я начал вживаться в судьбу Василия Андреевича Самоварова, то есть мысленно становился полноценным сыном сестры моей матери. Я подписал, даже не садясь за стол, а просто склонившись над ним. Торопливости сейчас допускать, конечно, было нельзя, но мне очень хотелось, чтобы все завершилось как можно скорее, и потому я мелкими шажками сокращал ожидание…
Глава вторая
Наручники на меня надели прямо в кабинете, на глазах у старшего следователя Ласкина, который, демонстрируя свою бдительность, еще и потрогал их руками, сам проверяя, насколько крепко они сидят на руках. Я боялся, что он нечаянно защелкнет их, но обошлось. Борис Леонидович умел обращаться с наручниками и потряс их, только предварительно зажав в кистях.
Габиб, который надевал наручники и которого я только по этому действию и определил, так и пошел справа от меня. Второй вертухай пристроился слева и чуть сзади. Нам уже не нужно было спускаться по лестнице, следовательно, и не было нужды идти друг за другом. А коридор позволял двигаться втроем одной шеренгой. Впереди шел Ласкин. Он очень сильно нервничал, и это было заметно даже по его лицу, когда он обращал его в мою сторону. Может быть, боялся моего удара, обещанного подполковником Лагуном. Такое тоже бывает. Человеческая психика вообще вещь непредсказуемая. Я знавал одного боевого офицера, дважды, кстати, раненного, который падал в обморок от вида обыкновенного медицинского шприца. Сам признавался, что с детства боится уколов. Но это вовсе не делало его трусом. В бою он легко шел навстречу пуле, не испытывая сомнений.
Но мне до Ласкина дела было мало. Отчего же напоследок не понервничать человеку? Может, чувствовал что-то. Может, просто от природы хладнокровия не хватало, поэтому попросту, как говорят спортсмены, перегорал. В этом случае тем более нельзя было его оставлять в живых, и я не мог не согласиться с мнением Александра Игоревича. Старший следователь вовсе не тот человек, на которого можно молча положиться.
Во дворе нас уже ждал «уазик». Ласкин жестом послал машину сопровождения к воротам. Створки раскрылись. Следователь отдал часовому какую-то бумажку, видимо, пропуск на вывоз арестованного. «Уазик» выехал и за воротами остановился. Из машины вышли четверо охранников, один из которых был вооружен не пистолетом, а видеокамерой – как я понял, для фиксации следственного эксперимента. И только после этого вывели меня. Ласкин показал на темно-серый, почти черный «Рейндж Ровер», вытащил ключи и «мяукнул» сигнализацией.
Садились на заднее сиденье с одной стороны. Сначала вертухай, что шел слева – он долго задвигался к противоположной дверце, потом я, а за мной уже Габиб. После этого сел за руль и старший следователь. Но пришлось еще пару минут дожидаться охранника в гражданском с пистолетной кобурой на бедре. Этот прибежал бегом и сразу сел на переднее пассажирское место.
– Едем, – скомандовал не полковник, а именно этот опоздавший охранник и посмотрел сквозь автомобильные стекла по сторонам, словно оценивая дорожную ситуацию.
Мне, сидевшему на заднем сиденье посредине, было видно, что происходит впереди. Но смотрел я не на дорогу, а наблюдал за управлением такой шикарной машиной. Что меня сразу слегка удивило – отсутствие рукоятки селектора автоматической коробки передач. Увидеть механическую коробку с ее привычным рычагом я, естественно, и не ожидал и вообще думаю, что «Рейндж Ровер» с механической коробкой не выпускается. Но здесь и селектора не было. Поэтому я, рассчитывая этой машиной воспользоваться, внимательно наблюдал, как ею управляют. Конечно, я знаю, что, например, на люксовых моделях «Мерседесов» селектор стоит на рулевой колонке. Здесь же и на рулевой колонке его не было. Все оказалось еще проще: на панели между сиденьями круглое колесо джойстика заменяло рычаг селектора. Так я, по крайней мере, оценил все действия старшего следователя, когда машина тронулась.
Только решив эту достаточно простую задачу, я начал прикидывать, что мне вскоре предстоит предпринять. То есть стал просчитывать варианты нападения внутри машины. Впрочем, это я просчитал раньше, еще в камере СИЗО, и осталось сделать только самое малое – произвести так называемую «привязку к местности». А это сложностей не вызвало.
Ехали долго. Мне в салонное зеркало заднего вида не был виден идущий позади «уазик». Я видел лишь лицо старшего следователя Ласкина. В дороге он, кажется, слегка успокоился. Безмятежно чувствовали себя и вертухаи. Разве что Габиб был слегка напряжен – или чувствовал что-то неладное, или совесть начала донимать. Я бы попросил его еще потерпеть, но это могло не понравиться другим. Напарник Габиба вообще свесил нос и посапывал. Ход у машины мягкий, едет плавно и укачивает тех, кто больше привык к «уазикам». Охранник на переднем сиденье не спал, внимательно смотря по сторонам. Дважды нас в дороге обгоняли, хотя ехали мы довольно быстро, и оба раза охранник тянулся чуть вперед. Видимо, рука его в этот момент уже лежала на рукоятке пистолета, и он был готов встретить любое нападение.
