– Простите, в каком году это было?
– Доподлинно неизвестно. В 1925 или 1930 году, но не раньше или позже.
– Продолжайте.
– Да, так вот, избыток ценностей означал, что деятельность агентов вышла на качественно новый уровень. Но начальник разведупра поступил мудро и не стал ограничивать своих подчиненных. Тот благоприятный период позволил ему создать финансовый запас прочности, причем на многие годы вперед. Дело в том, что некоторые картины и ювелирные украшения уже в те годы ценились очень высоко. И стоимость их только росла. Тогда ему в голову пришла мысль о частичной независимости военной разведки от вооруженных сил в частности и государства в целом. Он мог сам финансировать спецоперацию, на которую по разным причинам официально денег получить не мог. В отдельных случаях он мог обойти любые бюрократические проволочки. Вам-то хорошо известно, сколько согласований, сколько подписей и даже просто кивков необходимо собрать, чтобы получить «добро» на спецоперацию.
Болотину была знакома эта проблема.
– А дальше, – озвучил он свои мысли, – чиновничий аппарат будет только разрастаться.
– Совершенно верно, – подхватил Мартьянов. – И даже если задачи военной разведки останутся на прежнем уровне, то затраты увеличатся. «Восточный фонд»...
– Как вы сказали?
– «Восточный фонд». Это название того самого запаса прочности, коллекция художественных ценностей. Так вот, «фонд» быстро опустеет, исчезнет. Как исчез с карт мира несокрушимый Советский Союз.
«Он пошел ко дну, как «Титаник», – сравнил Болотин, соглашаясь с собеседником. – Только что дымили его трубы, в машинном отделении вкалывали черные, как черти, машинисты, на палубах играла музыка, и холеные пассажиры кружились в танце... как вдруг удар, протяжный скрежет...»
Прошло не меньше минуты. Болотин первым нарушил молчание, вернувшись к началу разговора, к вопросу, который Мартьянов адресовал ему: «Вы что-нибудь слышали об агентурной группе «Восток»?»
– Почему «Восток»? Откуда взялось это название?
– От начальных букв ВОенно-СТатистического Отдела, в котором и была в 1918 году сосредоточена разведка и Контрразведка, – наглядно акцентировал Мартьянов.
– И название группы сохранилось до сегодняшнего дня?
Мартьянов подтвердил кивком головы: да.
– Агенты «Востока» не были сосредоточены в одном месте, – продолжил он. – Каждый находился в регионе своей ответственности. Приказы получали через разведчиков-нелегалов и «свободного» агента из первого отдела. Конечно, нелегалы тоже обладали навыками радиотелеграфистов, снайперов, подрывников, но могли применять их на деле лишь в крайних случаях. На то существовали агенты, смысл жизни которых и ремесло – риск.
– Назовите самый ценный предмет из «Восточного фонда».
– Они все бесценны.
– Тогда назовите самый дорогой.
– На мой взгляд... самый дорогой – это портрет Екатерины Арагонской, начало XVI века.
– Чья работа?
– Собина Николая Семеновича.
Болотин, изучавший историю в двух вузах, удивленно качнул головой:
– Собин нарисовал портрет дочери основателей испанской короны?
Мартьянов рассмеялся.
– Пардон. Я вас неправильно понял. Собин – агент нашей разведки. Он выкрал этот портрет из частной коллекции. Дело было в Австрии в 1924 году. Собин был завсегдатаем австрийских казино. Кутила, дамский угодник, бретер. Бросался в драку, норовя провалить возложенную на него миссию. Но его норов отводил от него все подозрения в шпионаже. Только умственно отсталый мог заподозрить в нем тайного агента. Меклер Артур Георгиевич, – Мартьянов назвал следующего агента. – Полная противоположность Собину. Он работал инженером на бумажной фабрике в Финляндии на постоянной, что называется, основе, окончил реальное училище. Кислицкий Антон Леонидович – еще один сорвиголова. Анархист и большевик, игрок и один из руководителей Народного банка...
– Сколько ему было в то время?
– Двадцать семь.
– И что в нем привлекло руководителя разведки?
– Не знаю. В то смутное время ему было виднее. Да и большого выбора у него, судя по всему, не было. Я заканчиваю про первых агентов «Востока», еще буквально два слова. Ни одного из них не осталось в живых. Однако в досье на них вы не найдете дату смерти. Вот разве что на «дальневосточника» Сергея Осинова. Он в 1939 году «ушел в тайгу и не вернулся», как бы комично и неправдоподобно это ни прозвучало. Николай Гуреев похоронен на Новодевичьем кладбище. Николай Собин – кутила и любимец австриячек – был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. Кислицкий – лишен наград Советского правительства.
– Работа у всех была одна, а судьбы разные, – покивал Болотин. – Так вы не ответили на вопрос: кто автор портрета Екатерины Арагонской?
– Есть несколько портретов этой инфанты, в том числе и неизвестного автора. Два портрета нарисовал Михель Зиттов. В 1503 году, незадолго до смерти Изабеллы Кастильской, ему позировала ее дочь, та самая Екатерина Арагонская. И этот портрет находится в венском Музее истории искусств. Также есть ее портрет кисти Ганса Гольбейна Младшего. Как и многие художники того времени, Зиттов не подписывал и не датировал свои работы, и атрибуция их представляет определенные проблемы. Имя этого художника забыли и не вспоминали на протяжении многих веков. И только в начале двадцатого века его имя стало, как пишут в специализированных журналах, «постепенно завоевывать принадлежащее по праву место в истории изобразительного искусства».
«Восточный фонд», – еще раз повторил про себя Болотин. И нашел это название удачным. Оно содержало в себе и название агентурной группы, и ресурсы – как средства для определенной цели, и запас – золотой по сути, а в общем и целом – это организация, которая распоряжалась добытыми ею же средствами.
– Значит, в «Восточном фонде» портрет Екатерины работы Михеля Зиттова?
– Несомненно, – подтвердил Мартьянов. – Хотя первоначально считалось, что это работа придворного испанского художника Михаила Фламандца. Знаете, чем действительно привлекательна и ценна эта картина?
Болотин пожал плечами: не знаю.
– Дело в том, что в коллекции есть пара к портрету Екатерины Арагонской.
– Пара, вы сказали?
– Да, жемчужное ожерелье, в котором она позировала художнику. Представьте себе этот спаренный лот: поверх нарисованного ожерелья – живое, настоящее, словно воскресшее. Потому что мир искусства до сих пор убежден, что эти шедевры безвозвратно утеряны.
– Сколько предметов насчитывает «фонд»?
– Около пятидесяти.
– Так что вы хотите за информацию о нем?
– За информацию о нем вам, – сделал ударение Мартьянов. – Технически она уже ваша. Я же рассчитываю на часть коллекции. Времена круто изменились, и я хочу начать новую жизнь. Новую жизнь с чистого листа.
