Директор взял чистый лист бумаги и набросал пару слов, внизу поставил свою подпись. Воспользовавшись секретной линией связи, сделал несколько звонков и отдал распоряжения. Шестеро его личных агентов были мертвы... И эта личная, по сути, катастрофа подкосила Директора и указала на единственную причину, по которой он оказался в опале: «Восточный фонд». И в этом деле не обошлось без предательства...
«Мартьянов! Вадим, сукин ты сын!»
Слабо верилось в то, что Мартьянова раскололи, узнав о «фонде», к примеру, от тунисского агента.
Директор встал. Повесив китель на спинку кресла, прошелся, часто бросая на него взгляд. Ему показалось, китель сплошь покрыт грязными пятнами, обшлага и лацканы лоснятся.
Он остановился, снова занял место за столом. Подумал о том, что чем ближе срок, тем сильнее на него будут давить сомнения. Сделал несколько глотков уже остывшего чая, отставил стакан в сторону и вынул из нижнего ящика стола наградной пистолет. Это был «ТТ», один из последних, выпущенных в 1950 году. Директор взвел курок и бросил последний взгляд на Вадима. Что дальше? Ведь громкий звук выстрела привлечет внимание охраны.
Мартьянов усмехнулся и покачал головой:
– Вы меня совсем не поняли.
С этими словами он с близкого расстояния выстрелил в Директора из бесшумного пистолета. Вадим стрелял под небольшим углом, и пуля пробила висок. Не теряя времени, он развернул на столе бумажный пакет. Бросил на пол пустую гильзу от «токарева». Передернув затвор пистолета, который держала горячая еще рука Директора, забрал патрон. Положив в ствол несколько крупинок пороха, поджег его. Насчет пули, убившей Директора, он не беспокоился: калибры обоих пистолетов были одинаковы. Ему было достаточно этих факторов, которые он сам назвал поверхностными. Не пройдет и часа с момента предварительного расследования, и дело будет закрыто. Никто не делает вскрытие умершего в муках от неизлечимой болезни, сравнил Мартьянов. Болотин скомкает это дело, как бумажку. Ему это только на руку.
Последний предмет остался в бумажном пакете. Это был пиропатрон, и его Мартьянов обернул списком «Восточного фонда», уместившимся на восьми листах. Прежде чем покинуть эту комнату, он бросил бумажный сверток в камин, чуть в сторону от огня.
– Как там шеф?
– Он просил не беспокоить его, – ответил Мартьянов Линькову. – Аховое у него положение. Ты в курсе, что его уволили в связи с несоответствием служебному положению?
– К сожалению, да, – ответил Линьков.
Он открыл ворота и, дрожа от холода, выпустил машину Мартьянова из двора. Вернувшись в дом, поставил чайник. В это время в кабинете шефа раздался громкий хлопок. И он для капитана Линькова не стал неожиданностью.
Тунис, 14 августа, суббота
Лугано не спалось. Он перепутал день с ночью и ворочался с боку на бок. Виктор решил главную задачу, представив события двадцатилетней давности так, как если бы находился в кабинете Директора. Но ему не давала покоя еще одна вещь. В голове звучал голос Николь: «У меня подписка на рассылку новостей культуры... 21 августа в замке Мальборк состоится экспозиция «Век разума». Позавчера она, едва держась на ногах от пережитого шока, только-только переступив через трупы боевиков Мартьянова, сразу же нашла газету с заметкой об очередной экспозиции «Век разума» в галерее Мишеля Жобера. Лугано был уверен, что в офисе Николь можно найти и другие похожие материалы.
Он вошел к ней в спальню и присел на край кровати, дернул за шнурок бра, включая свет.
Николь зажмурилась и, прикрываясь одеялом, отодвинулась подальше.
– Я оказала тебе медицинскую помощь, приютила тебя, напоила и накормила. А теперь ты хочешь спросить: а что там насчет секса?
– Ты очень красивая, Николь, и нужно быть слепым, чтобы не заметить этого. Ты сексуальная и соблазнительная. Ты назовешь меня идиотом, если я не повторю за тобой: а что там насчет секса?.. Скажи, чем вызван твой повышенный интерес к коллекции Жобера?
– Повышенный – сильно сказано.
– Так ты ответишь на мой вопрос? Это очень важно.
– Важно для кого?
– Может быть, для нас обоих.
Николь некоторое время молчала.
– Хорошо, – наконец согласилась она. – Я всегда подозревала, что мой шеф нечист на руку. Меня откровенно тревожили его связи с Жобером, этим пронырой. По сути дела, они занимались отмыванием произведений искусств, а вот кто их им поставлял, для меня и сейчас загадка. Их совместный бизнес был подтвержден некоторыми документами. В них фигурируют два юридических лица: наш музей и музей Жобера – и перечисляются формы использования экспонатов. В свое время мы обменялись доверенностями – как часть страховки на случай краж и форс-мажоров, – пояснила Николь. – Мы экспонируем коллекцию Жобера – и несем за нее ответственность. Он экспонирует предметы нашего музея – он же гарантирует их сохранность. Так вот, в его коллекции находятся десять предметов старины из нашего музея, которые Анри передал Жоберу. Мы занесли их в своей реестр лет пять или шесть тому назад. И они все еще висят на нас. Меня это очень беспокоит. Из разговоров с шефом я поняла, что Жобер попросту не хочет их отдавать. У Анри очень сложные отношения с этим человеком.
– Постой, выходит, что польская экспозиция частично состоит из предметов вашего музея?
– Да, и по договору это считается совместной выставкой. Обе стороны несут за нее равную ответственность. Меня это очень беспокоит, – повторила Николь.
– Представим невозможное, – предложил Виктор. – В разгар польского показа с Жобером происходит несчастный случай. Экспозиция не станет бесхозной?
– Конечно, нет. В отсутствие Анри мне лично придется организовывать вывоз коллекционных предметов.
– Согласно таможенной декларации?
– Разумеется.
– Достань мне копию этого документа, – повторился Лугано.
Он потушил настенный светильник и вышел из комнаты. Когда закрывал дверь, услышал, как Николь обзывает его идиотом. Он вернулся и, прижав ее к себе, жарко прошептал на ухо:
– От идиотки слышу.
17 августа, вторник
Все предметы частной коллекции – а их оказалось немногим более трехсот – были тщательно упакованы. Для золотых и серебряных ваз и кубков изготовлена особая, «анатомическая» упаковка, повторяющая их форму. За исключением двадцати двух предметов, все значились в декларации подлинниками.
– Это копия? – спросил таможенный офицер по имени Ирфан, сверяясь с декларацией и пожирая глазами «Грааль» Бенвенуто Челлини. – Здорово похоже на подлинник.
– Что такое подлинник? – Мартьянов развел руками. – Минареты в нашей стране выросли из готических замков, а в них вели византийские ворота. Сэр Мэтью Уайетт сказал в 1851 году: «Мы рисуем и делаем вещи в любом мыслимом стиле. Мы чувствуем себя как дома, воспроизводя классические византийские вещи. Мы способны с одинаковой легкостью уподобиться китайцам и афинянам». Нет, мой друг, эта чаша воспроизведена в Англии в середине восемнадцатого века. Безымянный ремесленник уподобился Челлини. И я как эксперт могу назвать две очевидные вещи. Первая – законченность отделки, вторая – механическая холодность.
