Другое дело, что это мог быть пульт дистанционного управления взрывным устройством, заложенным где-нибудь в трюме или машинном отделении. Впрочем, с таким же успехом это могло быть и что-нибудь другое, узкоспециальное и очень кому-то нужное – какое-нибудь армейское средство связи наподобие портативной рации, тестер какой-нибудь, деталь прибора наведения в цель реактивного снаряда переносного зенитно-ракетного комплекса – словом, что угодно. Наверное, тот тип, который принес и положил в шлюпку пулемет, ненароком обронил эту штуковину и вот-вот ее хватится. А может, уже хватился и ищет по всему кораблю, предвкушая разнос, который устроит ему Виктор Павлович за утерю казенного имущества…
Будь у Женьки под рукой компьютер, подключенный к Интернету, он в два счета выяснил бы, что это за штука и с чем ее едят. Но с таким же успехом можно было мечтать о волшебной палочке: Интернет остался там же, где и мобильная связь, в сотнях километров от этого места.
Женька повертел свою находку в руках, старательно держа пальцы подальше от тумблера: а вдруг все-таки бомба? Заденешь случайно – и ку-ку. Как в том бородатом анекдоте: дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие; торпеда мимо прошла, а за корабль вы ответите… В шлюпке было темновато, и, не отрывая взгляда от увесистой жестяной коробочки, Женька Соколкин высунулся наружу, поближе к свету. Облокотившись о нагретый солнцем пластиковый борт, он снова принялся так и этак вертеть свой трофей в поисках таблички с заводскими данными или каких-нибудь надписей, которые помогли бы догадаться о назначении прибора.
Надписи нашлись почти сразу. Они были нанесены на корпус справа и слева от тумблера. Слева было написано «Вкл.», справа – «Выкл.»; положение тумблера подтверждало то, о чем Женька догадался по миганию контрольной лампочки, но никакой дополнительной информации он из обнаруженных надписей не извлек.
А потом случилось это. Подтянутая к блокам шлюпка висела над водой, Женька сидел внутри, положив руки на борт, и в какой-то момент найденный им предмет выскользнул у него из пальцев и, чуть слышно булькнув, бесследно исчез в пузырящейся вдоль борта морской пене. Добрая половина бед на свете происходит от скуки и праздного любопытства; самый яркий тому пример – мамина шпилька, вставленная в электрическую розетку. Или, как сейчас, нечаянно выпущенный из рук прибор неизвестного назначения, который, очень может статься, стоил кучу денег. А самое веселое, что упал он не в ведро, не в ванну и даже не в пруд, а в Великий, или Тихий, океан… В общем, ищи-свищи. Так-то вот. Ничего не скажешь, веселенькое начало путешествия!
До самого вечера прибора никто не хватился, а если хватился, не стал поднимать шум. Полдня Женька маялся, решая, следует ли рассказать о происшествии компаньонам, но так ничего и не решил. Следуя взрослой логике, рассказать, конечно, следовало. Но то, что хорошо для пятилетнего малыша, не всегда приемлемо для парня шестнадцати лет. Да и малыш, если не совсем дурачок, понимает, что о некоторых вещах старшим лучше не говорить: глядишь, само как-нибудь рассосется. К тому же эта самая взрослая логика – настоящий темный лес. В конце-то концов, поговорку «Закон, что дышло, – куда повернул, туда и вышло» придумали не дети. Правила существуют на все случаи жизни, но все они изобилуют оговорками и исключениями, которые сплошь и рядом оказываются куда важнее самих правил. Это как с коньяком Шмяка: с одной стороны, рассказать о нем главврачу Женька был просто-напросто обязан, а с другой – должен был помалкивать, потому что, как сказал охранник Николай, стучать на людей, которые тебе доверяют, нехорошо. А вдруг утонувший прибор – пустяковина, за которую тем не менее кому-то здорово нагорит?
По-прежнему одолеваемый тягостными сомнениями, он вышел на шлюпочную палубу. Малиновый шар солнца повис над самым горизонтом, готовясь погрузиться в океанскую пучину, спокойная морская вода сверкала, как расплавленная медь, заставляя жмуриться и отводить взгляд. На месте преступления все было в точности так, как Женька оставил днем. Подойдя к шлюпке, он зачем-то приподнял брезент и заглянул внутрь, как будто надеялся, что утопленный приборчик каким-то чудесным образом вернулся на свое место под кормовой банкой.
Чуда, разумеется, не произошло. Женька представил себе, как эта штуковина лежит на дне, наполовину зарывшись в ил. Контрольная лампочка продолжает размеренно мигать в вечном зеленоватом сумраке, и собравшиеся на этот световой сигнал креветки, шевеля усиками, гадают, что бы это могло быть.
Досмотреть эту картинку до конца ему не дали. Где-то неподалеку – как показалось, чуть ли не прямо за спиной – послышались тяжелые шаги и кто-то хрипло закашлялся. Не успев ни о чем подумать и ничего сообразить, действуя чисто инстинктивно – вот именно, как застигнутый на месте преступления, – Женька одним резким рывком вернул на место брезентовый чехол, присел и бочком, как краб, скользнул за торчащий из палубы широкий, похожий на слегка изогнутую на конце гигантскую макаронину оголовок вентиляционной трубы.
5
После ужина Андрей вышел на палубу, чтобы выкурить на свежем воздухе сигарету-другую. Покурить, конечно, можно было и в кают-компании – господин Стрельников оказался человеком, не подверженным веяниям времени, и, сам дымя как паровоз, не препятствовал в этом окружающим (при условии, что они курили приличный табак, а не смесь лошадиного навоза с отходами деревообрабатывающей промышленности, которой набивают некоторые сорта отечественных табачных изделий). Но остаться в кают-компании означало не только курить в свое удовольствие, но и слушать велеречивую, как куртуазный роман начала девятнадцатого века, болтовню Виктора Павловича, что, по мнению Андрея, отнести к разряду удовольствий было достаточно сложно.
Вообще, находясь в обществе своего старшего компаньона, он постоянно чувствовал себя напряженным – ни дать ни взять олень на опушке, услышавший, как в лесу за его спиной хрустнула ветка. Все мускулы окаменели, готовые разрядиться, расправиться, как пружина, в мощном рывке, в крови гуляет адреналин, нервы и сухожилия натянуты как струны, и весь он как лежащая на вибрирующей тетиве стрела – готов лететь и давно бы улетел, если б знал куда. Полагая такую повышенную нервозность недостойной взрослого мужчины, Андрей держал себя в руках, но это давалось нелегко. Наверное, виновато было прошлое Виктора Павловича – то, кем он был, чем занимался раньше, до выхода в отставку. Внешне это практически никак не проявлялось, но Андрей все равно не мог забыть, что перед ним сидит профессиональный душегуб и манипулятор, превосходно владеющий тонким искусством дергать людей за ниточки, заставляя плясать под свою дудку и голыми руками таскать для него каштаны из огня.
Стрельников, несомненно, видел его насквозь и прилагал все усилия к тому, чтобы растопить лед. Но лед не таял, и Андрей видел тому как минимум две причины. Первая: он до сих пор не знал, кем на самом деле был Виктор Павлович до выхода в отставку, в отставке ли он вообще и как его на самом деле зовут – по паспорту, и не какому попало, а самому первому, который ему выдали по достижении шестнадцатилетнего возраста. И вторая: с момента учреждения их концессии прошло уже несколько месяцев, и за все это время господин Стрельников, игравший в ней, без сомнения, первую скрипку, даже не заикнулся о порядке дележа добычи – долях, процентах, коэффициенте трудового участия и тому подобной лабуде, без которой не обходится ни одно деловое предприятие, сулящее хотя бы мало-мальский доход. Видя, что говорить на эту тему старший партнер не собирается, Андрей поднял ее сам и получил многословный, предельно обтекаемый ответ, сводившийся, по сути, к обещанию во всем разобраться на месте. Назвать такой ответ удовлетворительным Андрей не мог даже при всем своем желании; его терзали подозрения самого мрачного свойства, но отступать было поздно.
