– Вы невысокого мнения о москвичах.
– Извините, если обидел вас лично. Разве вы москвич?
– Нет. Я уралец. Вырос на Урале, а родился в Сибири.
– Москвичей везде заслуженно не любят. И кто о них высокого мнения, кроме самих москвичей? И кто они вообще такие? Я недавно имел удовольствие ознакомиться с любопытными данными. Оказывается, коренных москвичей, предки которых жили в Москве еще до революции, осталось в нашей столице не более пяти-семи процентов. Все остальные – карьеристы, перебравшиеся в Москву позже. Большей частью в советские времена. Сейчас уже разговор о карьеристах не идет. Это была сугубая прерогатива светлого социализма. Сейчас разговор идет о денежных людях. Сменилось название, но принцип остался тот же. И именно этих людей в стране не любят. По всей стране не любят и втихаря презирают. К коренным москвичам отношение более лояльное, но и они в общей массе стараются не потеряться и не быть среди новых москвичей белыми воронами. Это не собственные мои домыслы, Виталий Владиславович. Это тоже данные аналитического центра ФСБ, только теперь уже федерального, а не республиканского. В Москву собираются со всей России жадные, пройдохи. Например отсюда, с Северного Кавказа, в Москву едут бездельники и криминальные элементы, изгои местного общества, люмпены. И легко становятся там своими, понятными. Их там лучше принимают, чем здесь. В общем, ситуация в Москве постепенно накаляется, и это грозит каким-то социальным взрывом. Аналитики нашей федеральной конторы пытались просчитать последствия. Если желаете, могу дать вам почитать этот любопытный документ. Так называемый «Меморандум о социально-политическом положении Москвы и москвичей»… Хотя он объемный для ознакомления из любопытства – сто семьдесят две страницы мелкого компьютерного текста.
– И в какой области ожидается социальный взрыв? – словно бы между делом поинтересовался Устюжанин, хотя в действительности вопрос его тоже интересовал.
– Сначала, как обычно, в местах, где приходится много терпеть и где люди находятся всегда на грани, за которую готовы шагнуть каждый день. Сейчас на «зонах» значительную часть контингента составляют представители кавказских народов и москвичи. Они даже там между собой за власть кусаются. Но не это станет причиной взрыва. Москвичи слишком много себе позволяют. И им слишком много позволяют. Там, на «зонах». Это вызывает недовольство среди основного состава заключенных. Взрыв предвидится через несколько лет. В крайнем случае через десять. Так аналитики считают. На «зонах» начнут по-тихому уничтожать москвичей. Оттуда этот процесс перейдет на весь криминальный мир. А потом и на все общество. Общество уничтожать физически никого не станет. Но прервутся все финансовые связи с Москвой. Все будут стремится работать обходными путями, напрямую с поставщиками продукции. Таким образом, Москва останется без денег. Она не сможет ни продавать, ни покупать и попросту задохнется. Но у нее нет и не будет своих специалистов. Есть только люди, подменяющие их. Однако в сложной геополитической обстановке эти люди не смогут стать специалистами. Они побегут уже из Москвы, как бежали в Москву. Сами посмотрите, что за спецы приедут в этой бригаде, с которой вы связываете определенные надежды. Я уже много раз сталкивался. Никакие это не спецы. И ничего у них нет, кроме собственного высокого мнения и желания эксплуатировать провинциальные силы. А когда мы все сделаем, они заберут себе все лавры. Как обычно.
– Поживем – увидим… – не стал возражать Устюжанин.
Но мнение подполковника Крикаля, вроде бы сказанное просто в сердцах, принял как мнение человека, знающего, что он говорит. А если Виктор Львович говорит правду, это означает, что всю работу им придется делать самим и никакого расслабления себе позволять нельзя. Впрочем, в глубине души Виталий Владиславович это подозревал и сам…
* * *
И опять потянулось ожидание. Только теперь уже помимо старшего лейтенанта Логвинова пришлось ждать и водителя управления ФСБ, отправленного подполковником Крикалем. Этот водитель и приехал первым. Постучал в дверь, как показалось Устюжанину, чересчур агрессивно, так, что он сразу догадался – пришел кто-то посторонний. Так и оказалось, хотя, к счастью, не оправдались худшие предположения. Виталий Владиславович в глубине души опасался, что этот посторонний будет представлять какую-то местную правоохранительную систему и прибыл потому, что у Логвинова или у Ахунда Гафуровича что-то не так получилось, как планировалось, и дело приняло уже серьезный криминогенный оборот, из которого придется как-то выкручиваться. Криминогенный оборот дело принимало в любом случае, но Устюжанин надеялся, что Логвинов проявит сообразительность и никак не засветится, и уж тем более не попадется. Но все пока обошлось, и за дверью оказался не офицер полиции, а водитель, которого подполковник видел раньше. Гражданский человек, но в камуфлированной одежде, вошел только после приглашения – знал, похоже, армейскую дисциплину – и сообщил Виталию Владиславовичу:
– Виктор Львович передал… Вы же подполковник Устюжанин? Я вас узнал, возил как-то в управление…
– Я это. Давайте. Спасибо.
Водитель положил на стол конверт, наподобие первого, полученного сегодня от Виктора Львовича. И опять запечатанный персональной печатью Крикаля – печать выставлена на квадратик папиросной бумаги и приклеена к клапану конверта толстым слоем канцелярского клея снизу и даже сверху, чтобы конверт невозможно было незаметно вскрыть. Впрочем, документы не должны были носить гриф «секретно», разве что от силы гриф «для служебного пользования», и не более. Следовательно, ничего страшного не произошло бы, если бы водитель по ошибке передал пакет кому-то другому.
Вскрыв конверт, «курьер» тут же вышел, а Виталий Владиславович сразу приступил к чтению и начал с небольшого текста, от руки написанного Виктором Львовичем старательно и разборчиво. Видимо, подполковник ФСБ не злоупотребляет работой на компьютере. Обычно те, кто на компьютере работает много и часто пользуется клавиатурой, от руки писать вообще почти не умеют и сами порой могут только смутно догадываться о том, что написали, если писать все же приходится.
Подполковник Крикаль, как и предупредил в телефонном разговоре, в общих чертах пересказывал впечатления капитана Мамедова, сложившиеся после целого дня плотной работы в поселке. Причем не просто в поселке, а в основном целенаправленной работе в управлении пожарной охраны. В поселок следственная бригада выбиралась только для того, чтобы поговорить с теми вчерашними пожарными, которые не пожелали больше работать в управлении пожарной охраны района, да еще с уборщицей. Но если с уборщицей все было, в принципе, просто и ясно – пожилая женщина, давно уже вышедшая на пенсию, но по мере сил старающаяся подрабатывать везде, где могла, чтобы помочь внукам, после случившегося почувствовала себя очень плохо. Зная, что с гипертонией шутки плохи, и уже много лет страдая от повышенного давления, женщина категорически не пожелала больше работать там, где так легко истрепать нервы и заработать себе гипертонический криз. А вот с пожарными ситуация была более сложной. У капитана Мамедова сложилось впечатление, что все эти люди запуганы и отлично знают, кто такой в действительности Герострат, но не говорят и гарантированно не скажут, потому что «сдавать» бандитских амиров вовсе не в духе местного населения, и вообще это считается поступком не мужским. «Сдают» только штатные «стукачи», но в этом поселке осведомителей ни у ФСБ, ни у полиции не оказалось. Это во времена КГБ осведомители были везде и всюду. В современном мире их следует долго искать и тщательно подбирать, создавать ситуации, после которых человек будет не в состоянии отказаться от малоуважаемой должности «стукача». Тем не менее капитан Мамедов пытался надавить на пожарных и договориться с ними. Но – безуспешно. Они, даже разговаривая с капитаном ФСБ у себя дома, постоянно оглядывались и в окно выглядывали. При этом все как сговорились или будто бы были предупреждены, отрицали всякую возможность угроз со стороны. Абдулазиз Гудулович пытался пообщаться с женами допрашиваемых отставных пожарных, но не сумел встретиться ни с одной. Кто-то уехал, кто-то себя плохо чувствовал, а одной муж просто запретил беседовать с капитаном и сам об этом заявил. Объяснить причину не пожелал. Что-то возразить против подобного запрета было невозможно, потому что разговаривал капитан не с обвиняемыми и даже не с официальными свидетелями, которых можно было бы припугнуть наказанием за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний.
