Вскоре на тропах боевых действий стали находить измученных, сдыхающих ишаков. Даже терпеливые выносливые животные, казалось не знавшие предела своим силам, беспомощно лежали на земле в мокрой испарине, хватали губами воздух и хрипло ревели. Истертые ремнями бока их кровоточили. Вывернутые белки глаз жалобно косили на проходящих солдат. Брошенные бежавшими хозяевами, они не знали, что подорвали свои силы из-за этих упрямых русских солдат.
– Вот бедолажные, – вздохнул над подыхающими животными сержант Богунов. – Запарились совсем животные. Видимо, тащили на них ДШК и ящики с боеприпасами. Смотрите, бока до крови стерты… – Он потер пальцами растерзанные бока. – Вот же изверги! Разве это люди?.. Звери совсем!
– Даже хуже зверей…
– Звери, те с понятием…
Животные вздрагивали от судорог. Один из затравленных ишаков поднял морду и заревел истошным воплем.
– Тоже жить хотят, хоть и четыре ноги, – сказал Матиевский.
– Ага! Голова, два уха…
– Хвост, опять же…
Кто-то гладил ишаков по выступающим ребрам. Кто-то потер за ухом, как домашнюю кошку. Кто-то трогал грязную кисточку неподвижного хвоста.
– Кончай зоопарк, – раздался старшинский голос. – Их уже не поднять никакими молитвами. Загнали животных до смерти. Пристрелить их надо. Есть желающие?..
Однако желающих пристреливать не нашлось. Все отвернулись от старшины, от его нахмуренного взгляда…
– Добренькие все какие, – заворчал старшина. – Му-усеньки… пу-усеньки… Вы еще под хвостом погладьте у них. Может, им легче станет… Да они сами просят их пристрелить… Смотрите…
И действительно, ишаки протянули слезящиеся морды и заревели слабыми голосами: «И-а-а-а…» Словно просили о последней милости. И старшина уже снял с плеча автомат. Железно лязгнула скоба предохранителя, и дульный срез поднял свой жестокий зрачок, как вдруг наперерез автоматному стволу бросился щуплый Осенев.
– Стойте, – закричал он, – не надо так! Мы же лю-юди! Не на-адо!.. Они же живые еще! Они поднимутся… Вот увидите!..
И он припал к шее одного животного и что-то стал горячо шептать в опущенные лопушки ушей. И рука Осенева легла под живот ишака. А другая рука затормошила лохматую челку.
– Вставай, бедненький, ну-у-у… Вставай…
И удивительное дело: не знавший русской речи ишак будто понял горячие причитания Осенева. Будто почувствовал живительный ток ласковых слов и задергался, закачался, задрыгал худыми ляжками, вытянул шею, подобрал передние ноги под себя и рывком встал, наконец, на свои шаткие копытца. И второй ишак тоже задергался, вспучивая бугры мышц, и ра-аз… выбросил коленца вперед и тоже закачался на шатких ногах.
– Ура-а-а, – закричали все вокруг. – Поднялись на все четыре… Пополнение прибыло… Заменщики в наших рядах… Теперь Осенев может на дембель ехать… Двое будут вместо него служить…
А старшина крякнул, озадаченно почесал затылок, и лямка автомата вернулась на плечо, а черный зрачок дульного среза уставился в снег. Прапорщик Булочка носил автомат, как и многие в роте Орлова, дулом вниз, придерживая спусковую скобу пальцами так, чтобы в любую секунду вывернуть ствол в нужную сторону.
– Как он их поднял? – с удивлением крякнул Булочка. – Они же убитые были совсем. Не понимаю.
– Наверное, Осенев слово заветное знает, – улыбнулся Матиевский. – Эй, Осень, если я так окочурюсь, пошепчи надо мной, лады?
– И надо мной тоже, – засмеялся кто-то.
– Только вот что, – решительно сказал старшина, – нам жрать уже нечего, а тут целых два рта. Да еще каких! Провалиться в них можно. Кто будет кормить этих оглоедов? Пушкин? Я лично отказываюсь…
– При чем здесь Пушкин, – засмеялся Богунов, – когда они пасутся сами. Они же колючку едят. Чего хочешь пережуют, смотрите…
Он сорвал пучок прошлогодней травы и сунул к мягким распаренным губам. И ослиные губы накрыли солому на протянутой ладони и покрыли ее вязкой слюной.
– Тьфу-у, – плюнул Богунов, – лижутся как…
И всем ужасно захотелось испытать, как лижутся благодарные ишаки, и полетели под самые ноздри сухая солома, тонкие пучки свежей травы из-под тающего снега, колючки на веточках.
– Жри-ите, жри-ите, поросята ушастые…
– Набивайте матрасы лохматые…
– Мы вас прокормим…
И опять почесал голову старшина и махнул рукой.
– Ну, если без пищевого довольствия и обмундирования не надо никакого, то пожалуйста… Я в таком случае не против. Жаль только, они в ногу ходить не умеют…
– Научим, – заголосили вокруг старшины.
– И в ногу ходить, и песни петь…
– И панаму носить…
А довольные ишаки лизали подставленные ладони и терлись ноздрями о грязные бронежилеты.
19
Первое время ишаков придерживали с двух сторон. И даже сзади находилось кому подтолкнуть. И хотя мотало зверей из стороны в сторону, коленки ишачьи часто подгибались, и головы порой склонялись до самой тропы, но только верное плечо русского солдата не давало упасть. И животные поняли, что их больше не бросят, не оставят подыхать на снегу, не придавят вонючим от ружейной смазки железом, и к вечеру вислоухие ребята совсем воспряли силами. Они уже семенили коротеньким шажком все бодрей и бодрей, стригли ушами оживленно, частенько вздергивали худенькими шеями и радостно вскрикивали: «Иа-а-а…»
Так, что от этих криков поднималось эхо по всему ущелью, и следом за ишачьим воплем раздавалось солдатское ржанье:
– Иа-а-а, – вторил Матиевский с надрывом, – иа-а-а… Почему я не осел?.. Почему не умею жрать солому? Очень кушать хочется.
Действительно, от выданного в полку сухого пайка остались крохи. Запасы сухого пайка должны были сбросить на вертолетах, но постоянный контакт с духами мешал приблизиться тонким серебристым «стрекозам», избегающим губительного огня ревущего среди скал оружия.
Еще раньше кончился паек у афганских «сорбозов». Рота Орлова разделила свой сухпай и честно отдала половину афганцам. Тыловая служба, которой было поручено обеспечение продовольствием всех рот, передала трехдневный паек для Орлова соседней роте, вышедшей на безопасную вертолетную площадку. Но эта соседняя рота шла теперь по другим хребтам. Они были разделены горами, километрами гор, душманскими заслонами и стеной кровопролитного огня. Им суждено было встретиться только на шестой день операции, когда от сухпая орловской роты остались в чужих вещмешках только бесполезные подмоченные пакетики чая.
И зубы орловских ребят, молодые крепкие зубы, перекусывавшие медную проволоку, к этому времени у многих висели на ниточках. И когда солдаты хрипло кричали что-нибудь друг другу, эти желтые источенные лопаточки пошатывались в разные стороны.
– Ну, как они эту солому жрут? Скажите на милость? – терзался Матиевский. – Как это им удается? Это же колючая смерть! – Он выплюнул кусок изжеванной соломы. – Нет! Не хочу быть ишаком. Не хочу жрать солому. Хочу маленький шашлык из баранины. Во-от такой маленький… – Матиевский широко разбросил руки. – О-о-о, дайте мне пожрать…
