Глава 59
МИМИ
— Ты сегодня настоящая красавица, дорогая. Видел бы тебя
отец... — произнесла Тринити Форс, поправляя вуаль Мими, когда они сидели в
машине.
— Он мне на самом деле не отец. И ты это знаешь, — возразила
Мими. — Точно так же, как ты мне не мать, а Джек мне не брат. Ибо в противном
случае как нас вообще можно связывать узами?
— Семья есть семья, — отозвалась Тринити. — Хоть мы и
другие, но все же мы — семья. У людей тоже есть чему поучиться.
— Ой да ладно, — сказала Мими, закатив глаза.
Ну вот. Наконец-то. Вот и день заключения уз.
На ней платье ее мечты. Сделано на заказ. Настоящее платье
от Бальтазара Вердаго. Сшито из пятидесяти ярдов лучшего парижского
жаккардового шелка, украшено десятками крохотных шелковых розовых бутончиков,
блестками, старинным кружевом и перьями страуса. Над ним работали две тысячи
часов, не считая еще тысячи, которую бельгийские монахини потратили на вышивку.
В сумочке у Мими лежали четки — те самые, которые были с ней при прошлом
заключении уз в Ньюпорте. Единственной драгоценностью были серьги от
Буччеллати, из жемчуга и бриллиантов.
Мими взглянула на себя в зеркало заднего обзора, любуясь
своими красными и сочными губами, просвечивающими через тонкую вуаль. Она
выглядела абсолютно безукоризненно. Если бы еще и чувствовала себя так же...
Вместо этого Мими размышляла, не совершает ли она величайшую ошибку своей
жизни.
«Узы существуют для того, чтобы из них вырываться. Как и правила».
Машина остановилась у собора. Там, должно быть, собралось
все сообщество. Сегодня ночью у вампиров будет праздник. Будут танцы,
фейерверки и множество тостов в честь счастливой пары. Все превосходно
организовано. Ей остается только войти в роль. Она может это сделать — если
перестанет прислушиваться к голосу Кингсли, звучащему у нее в сознании.
Мими вышла из машины, и внезапный порыв ветра поднял вуаль с
ее лица. Мать провела ее в переднюю, и Мими осталась ждать, пока настанет ее
черед войти.
В соборе подружки медленно шли по проходу, с ними —
маленькие девочки, рассыпавшие лепестки цветов. Тринити повернулась к Мими дать
ей последние материнские наставления.
— Иди прямо. Не сутулься. И ради всего святого, улыбайся!
Это твое заключение уз!
Потом она тоже прошла в дверной проем и двинулась по
проходу. Дверь захлопнулась за ней, и Мими осталась одна.
В конце концов Мими услышала, как оркестр заиграл первые
такты «Свадебного марша» Вагнера. Потом швейцары отворили дверь, и Мими шагнула
через порог. При виде Мими в ее фантастическом одеянии толпа дружно ахнула. Но
вместо того, чтобы наслаждаться своим триумфом и положением самой красивой
невесты Нью-Йорка, Мими смотрела вперед, на Джека, высокого и стройного,
стоявшего у алтаря. Он встретился с ней взглядом и не улыбнулся.
«Давай поскорее покончим с этим».
Его слова обожгли сердце Мими холодом.
«Он не любит меня. И никогда не любил. Не любил так, как
любит Шайлер. Как любил Аллегру. Он приходил на каждое заключение уз с этой
тьмой в душе. С этим сожалением и колебаниями, сомнениями и отчаянием».
Мими не могла это отрицать. Она знала своего близнеца и
знала, что он чувствует, — и среди этих чувств не было ни радости, ни даже
облегчения.
«Что я делаю?»
— Ты готова?
Внезапно рядом с ней возник Форсайт Ллевеллин. А, ну да, она
же вроде как согласилась, когда Форсайт предложил, чтобы к алтарю ее провожал
он.
Деваться было некуда. Словно в тумане, Мими оперлась на руку
Форсайта. Слова Джека по-прежнему звенели у нее в сознании. Она шла по проходу,
словно зомби, не замечая ни вспышек фотокамер, ни восхищенного перешептывания
толпы — а произвести впечатление на эту толпу было непросто.
На полпути к алтарю Мими вдруг увидела того, кого не ожидала
здесь увидеть, и чуть не споткнулась в своих атласных туфельках.
У конца скамьи стоял Кингсли Мартин, скрестив руки на груди.
Он тоже был в смокинге — словно обычный гость. Что он здесь делает? Он же
должен находиться в Париже! Он должен был уехать!
Кингсли смотрел на Мими в упор.
Она услышала в сознании его голос, громкий и отчетливый.
«Брось его».
«С чего бы вдруг? Что ты мне обещаешь?»
«Ничего. И все. Жизнь, полную опасности и приключений. Шанс
быть самой собою. Брось его. Пойдем со мной».
Нет, ну каков наглец! Она уже сделала выбор! Она не может
бросить своего близнеца прямо посреди церемонии заключения уз, да еще и на
глазах у всего сообщества! Над этим же будут хохотать не один век. За кого он
ее принимает? Он что, ухмыляется? Ну точно, так и есть. Он знал, что это
заставит ее передернуться. Ну, она ему покажет! Она бросит это ему в лицо —
заставит его пожалеть, что он... что он никогда...
Да о чем она думает? Кингсли здесь! Неважно, что он сказал,
— его действия говорят громче любых слов. Ему полагалось бы сейчас находиться в
Париже, а вместо этого он здесь, в соборе, на заключении уз — может быть,
только может быть! — потому, что он испытывает к ней некие чувства, истинные,
подлинные, чудесные, которые он не мог отрицать, невзирая на все свои насмешки.
Может быть, он здесь потому, что любит ее.
«Давай скорее покончим с этим», — сказал ей Джек.
Джек будет любить ее только после того, как они свяжут себя
узами. Но исключительно из чувства долга. Исключительно потому, что узы
принудят его.
Мими посмотрела Кингсли в глаза.
«Я не могу...»
Глава 60
БЛИСС
Что это с Мими? Почему она остановилась на полдороге? На
кого она смотрит? На Кингсли Мартина? Блисс не видела Кингсли с самого суда над
Мими. Странно, что он явился на заключение уз. Разве он не венатор?
Мартин!
В ее сознании возник образ. Худой юноша, болезненный и
слабый, следующий по пятам за своим двоюродным братом, который старше, сильнее,
умнее его. Юноша, восхищавшийся своим героем детства, боготворивший своего Гая,
своего защитника и лучшего друга.
Гемелл.
Блисс увидела это, словно наяву. Вот император Калигула
восседает на троне, а его младший хилый двоюродный брат стоит рядом. Тиберий
Гемелл. Истинный наследник трона. Но в сердце Гемелла нет зависти. Лишь
восхищение. Он сделает все, что велит ему император. Даже согласится на
извращение.
Потом она увидела, как Калигула берет кровь Гемелла, и
Гемелл превращается из болезненного мальчишки в сильного юношу. Более сильного,
чем он когда-либо мечтал. Более быстрого и могущественного. Самая его сущность
преображается. А следом отчаяние... агония несвязанной души... крики множества
иных в бессмертной крови... а потом покаяние, принесенное Михаилу... и
прощение... и особое задание.
