Выхожу из машины и направляюсь в самый конец тупика, к дому
с тропическими растениями и ухоженным газоном. Я не крадусь, не озираюсь и
вообще не делаю ничего, что могло бы привлечь внимание. Иду не спеша, словно
имею на это полное право. Останавливаюсь перед внушительными двустворчатыми
дверями. Что дальше?
Отступив на шаг, окидываю взглядом окна. Занавеси задернуты,
шторы опущены. Прикусив губу, нажимаю нопку звонка, хоть и не представляю, что
скажу, если мне откроют. Затаив дыхание, жду.
Проходит несколько минут, а из дома никто не показывается.
Звоню еще раз — по-прежнему никакого ответа. Дергаю ручку — заперто. Обхожу
вокруг дома, вглядываюсь — не смотрит ли кто, — и проскальзываю в боковую
калитку.
Стараюсь держаться поближе к дому. Краем глаза замечаю
бассейн, экзотические растения и потрясающий вид на океан. Подхожу к раздвижной
стеклянной двери — она, конечно, тоже заперта.
Я уже готова смириться с неудачей и отправиться домой, как
вдруг у меня в голове раздается голос: «Окно! Вон там, около раковины!» И
правда, окно чуть-чуть приоткрыто: достаточно только просунуть в щель пальцы и
поднять раму до отказа.
Опершись руками о подоконник, забираюсь внутрь. Роковая
черта перейдена в тот миг, когда ноги касаются пола.
Не надо бы идти дальше. Все-таки нет у меня права здесь
находиться. По-хорошему, следовало бы сейчас вылезти — и бегом к машине. Пока
еще можно вернуться к себе, в привычный, безопасный дом. Но тихий голосок в
голове не умолкает. Раз уж дело зашло так далеко, почему бы не выяснить, что и
как?
Я осматриваю просторную пустую кухню, небольшую комнату с
голыми стенами, столовую, где нет ни стола, ни стульев, и ванную, в которой
имеется только маленький кусочек мыла и одно-единственное черное полотенце.
Райли была права — дом как будто нежилой, прямо жуть берет. Ни личных вещей, ни
фотографий, ни книг. Только темный паркет, почти белые стены, пустые полки,
холодильник, забитый бутылками со странной ярко-красной жидкостью — и ничего
больше.
В следующей комнате стоит телевизор с плоским экраном, о
котором говорила Райли, удобное кресло, о котором она не рассказывала, и
высится стопка DVD-дисков с фильмами на иностранных языках — я даже названия не
могу перевести. Останавливаюсь у лестницы. Пожалуй, нужно уходить, я уже видела
достаточно, — и все-таки нечто трудноопределимое гонит меня дальше.
Иду вверх по лестнице, держась рукой за перила и вздрагивая
каждый раз, как под ногой скрипят ступеньки — их жалобы кажутся пугающе
громкими в пустом доме. Добравшись до площадки, натыкаюсь на ту самую дверь,
которая остановила Райли — только в этот раз дверь не заперта, а наоборот,
чуть-чуть приоткрыта.
Я осторожно приближаюсь к двери, призывая на помощь голосок
в голове. Мне сейчас до зарезу нужен хороший совет. Но я ничего не слышу, кроме
стука собственного сердца. Толкаю дверь ладонью — и замираю на пороге. Передо
мной комната, обставленная так пышно и роскошно, словно она попала сюда прямо
из Версаля.
Сколько здесь всего, даже трудно сразу рассмотреть!
Великолепные гобелены, старинные ковры, тяжелые шелковые портьеры, бархатная
кушетка, мраморный стол и груды фолиантов на нем. По стенам, между деревянными
панелями и лепными украшениями под потолком, развешаны картины — и на всех
изображен Деймен в костюмах разных эпох. На одном полотне он верхом на белом
жеребце, с серебряной шпагой на боку и в том самом камзоле, в котором явился к
нам на Хэллоуин.
Я подхожу ближе, ищу глазами дыру на плече — ту, о которой
он сказал в шутку, что она осталась после артиллерийского залпа. Невероятно —
вот она, дырка, прямо на картине. Я провожу по ней пальцем, словно
зачарованная. Что это, розыгрыш? Мои пальцы соскальзывают ниже, к медной
табличке с надписью:
«Деймен Августо Эспозито, май 1775».
Подхожу к соседней картине и с замирающим сердцем смотрю на
портрет неулыбчивого Деймена, укутанного в строгий темный плащ, на синем фоне.
На табличке под картиной значится:
«Деймен Августо, портрет работы Пабло Пикассо, 1902».
На следующей вихрятся густо нанесенные красочные мазки, и
подпись:
«Деймен Эспозито. Винсент Ван Гог».
И так далее, все четыре стены — сплошь изображения Деймена
кисти великих мастеров.
Я без сил оседаю на обтянутую бархатом кушетку. Ноги меня не
держат, в глазах все расплывается, в голове крутится тысяча безумных
предположений. Хватаю со стола первую попавшуюся книгу, раскрываю на титульном
листе и читаю:
«Деймену Августо Эспозито». И подпись — Вильям Шекспир.
Я роняю книгу на пол и тянусь за следующей. «Грозовой
перевал, Деймену Августо», подпись — Эмили Бронте.
На всех книгах дарственные надписи — «Деймену Августо
Эспозито», или «Деймену Августо», или просто «Деймену». И все подписаны
авторами, умершими больше ста лет назад.
Я закрываю глаза и стараюсь справиться с дыханием. Сердце
несется вскачь, руки дрожат, я повторяю про себя, что все это какая-то шутка,
что у Деймена просто пунктик на почве истории, он коллекционирует антиквариат
или подделывает картины. А может, это фамильные реликвии — остались от
длинной-длинной линии дедушек, прадедушек, пра-пра-дедушек и прочих предков,
потому у них одинаковое имя, и все они необыкновенно похожи друг на друга.
Но стоит мне еще раз осмотреться вокруг, и по спине проходит
холодок. От правды не спрячешься: это не просто антиквариат и никакие не
предки. Это личные вещи Деймена, дорогие сердцу, которые он собрал за долгие
годы.
С трудом встаю на ноги и, шатаясь, выхожу в коридор. Хочется
бежать прочь от этой ужасной комнаты, от этого мерзкого, вычурного,
перегруженного вещами мавзолея, прочь из этого дома, похожего на склеп!
Оказаться от него как можно дальше и никогда, ни за что не приходить сюда
больше.
Уже спустившись по лестнице, я вдруг слышу пронзительный
крик, а вслед за ним — глухой протяжный стон. Даже не задумавшись, бросаюсь на
звук, распахиваю дверь в конце коридора и вижу Деймена — на полу, в разорванной
одежде, на лице кровь, а под ним бьется и стонет Хейвен.
— Эвер!
Он вскакивает и оттаскивает меня назад, а я рвусь к подруге,
отбиваюсь изо всех сил.
— Что ты с ней сделал?! — кричу я.
Хейвен побледнела, глаза у нее закатились, и я понимаю, что
нельзя терять ни минуты.
— Эвер, прекрати, пожалуйста.
Его голос звучит слишком ровно, слишком размеренно.
— Что ты с ней сделал?! — ору я, бью кулаками куда
попало, кусаюсь, царапаюсь, но где мне с ним справиться.
Деймен стоит, как скала, и держит меня одной рукой. От моих
ударов он даже не морщится.
— Эвер, пожалуйста, позволь, я объясню, — говорит
он, уклоняясь от моих пинков.
