— Она солгала, — чуть слышно отвечает
Деймен. — Я не был в Нью-Йорке.
В глазах у него такая боль, что я невольно беру его за руку.
Он выглядит несчастным и беспомощным — больше всего на свете я хочу стереть это
выражение с его лица. Я целую его теплые губы. Надеюсь, он поймет — в чем бы ни
была его вина, скорее всего, я его прощу.
— Поцелуй становится слаще с каждым
перерождением… — Деймен вздыхает, отстраняется и убирает волосы у меня со
лба. — Вот только дальше у нас с тобой никак не заходит. И теперь я знаю,
почему.
Он прижимается лбом к моему лбу, передавая мне свою радость,
свою бесконечную любовь. Потом тяжело вздыхает и отодвигается.
— Ах да, твои вопросы… С чего же начать?
— Может, с начала?
Он кивает, глядя куда-то вдаль — в прошлое, когда все
началось. А я скрещиваю ноги по-турецки и слушаю.
— Мой отец был мечтателем, художником, немного
занимался науками и алхимией — она была тогда в моде…
— Тогда — это когда? — жадно спрашиваю я.
Мне нужны даты, названия стран и городов. Что-то конкретное,
поддающееся анализу, а не абстрактные философские идеи.
— Давно, — смеется он. — Я на самом деле
чуточку старше тебя.
— А можно точнее? Интересно же, какая у нас все-таки
разница в возрасте!
Невероятно, но Деймен качает головой.
— Тебе достаточно знать, что мой отец, как и другие
алхимики, верил, что все в мире может быть сведено к одному-единственному
веществу, и если бы удалось выделить это вещество, то из него можно было бы
создать что угодно. Он работал над своей идеей долгие годы, создавал различные
рецепты, потом отказывался от них. А когда и он, и моя мать… умерли, я
продолжил его исследования и в конце концов нашел.
— А сколько тебе было лет? — не отстаю я.
Он пожимает плечами.
— Я был довольно молод.
— Значит, ты еще можешь повзрослеть?
Он смеется.
— Да, я взрослел до определенного момента, а потом
остановился. Знаю, ты предпочитаешь вампирскую теорию «замороженного времени»,
но мы сейчас говорим о реальной жизни, а не о фэнтези.
— Ладно, так что дальше?
— Дальше — родители мои умерли, я остался сиротой.
Знаешь, в Италии, где я родился, фамилии часто связаны с происхождением или
профессией человека. «Эспозито» значит — «сирота» или «беззащитный». Мне дали
это имя, хотя лет сто или двести спустя я от него отказался, поскольку оно мне
больше не подходило.
— А почему ты не использовал настоящую фамилию?
— Тут сложно. Отца… преследовали. И я решил обезопасить
себя.
— А Трина? — Горло у меня перехватывает, когда я
произношу это имя.
Деймен кивает.
— Поверина — «бедняжка». Мы воспитывались в церковном
приюте; там и встретились. А когда она заболела, я не мог вынести мысли о том,
чтобы потерять ее, и дал ей свой напиток.
— Она сказала, что вы поженились.
Я сжимаю губы, горло сводит судорогой. Строго говоря, она
этого не говорила, но явно подразумевала, когда назвала мне свое полное имя.
Деймен отводит глаза, качает головой и что-то еле слышно
шепчет.
— Это правда? — спрашиваю я.
В животе скручивается тугой узел, сердцу становится тесно в
груди.
Деймен кивает.
— Но это не то, что ты думаешь. Все случилось так
давно, сейчас это вряд ли имеет какое-то значение.
— А почему вы не развелись? Если это «вряд ли имеет
какое-то значение». — Щеки у меня горят огнем, и щиплет в глазах.
— Ты предлагаешь мне явиться в суд с брачным
свидетельством, выданным несколько столетий назад, и потребовать развода?
Я отворачиваюсь, понимая, что он прав, а все-таки…
— Эвер, смилуйся! Я — не то, что ты. Ты провела на этом
свете — по крайней мере, в этом перерождении — всего семнадцать лет, а я живу
много веков! За этот срок можно сделать несколько ошибок. И хотя многие мои
поступки заслуживают осуждения, все же я думаю, что мои отношения с Триной к их
числу не относятся. Тогда все было иначе. Я сам был другим — тщеславным, поверхностным,
и притом ужасным материалистом. Жил только для себя, хотел взять от жизни все,
что смогу. Но в тот миг, когда я встретил тебя, все во мне перевернулось. А
когда я тебя потерял… Никогда я не знал такой боли. А потом ты появилась
вновь… — Он умолкает, глядя куда-то вдаль. — Не успел я тебя найти,
как опять потерял. Так повторялось снова и снова. Любовь и утрата, бесконечный
круг… Но теперь он разорван.
— Значит, мы — реинкарнации?
У этого слова странный вкус.
— Ты — да, я — нет. — Он пожимает плечами. —
Я всегда здесь, всегда один и тот же.
— А кем я была? — Я не знаю, верю ли до конца, но
сама идея меня завораживает. — И почему я ничего не помню?
Деймен явно рад переменить тему.
— Возвращаясь, приходится плыть по Реке Забвения. Ты и
не должна помнить. Ты приходишь на землю, чтобы учиться, чтобы расти, чтобы
платить кармические долги. Каждый раз начиная заново, ты вынуждена искать
собственную дорогу. В жизни, Эвер, как на контрольной — нельзя подглядывать в
учебник.
— А ты не жульничаешь, что остаешься здесь? —
спрашиваю я, с некоторым злорадством глядя на этого мистера «Сейчас я тебе
объясню, как устроен мир».
Он вздрагивает.
— Можно и так сказать.
— А откуда ты все это знаешь, если сам никогда не
проделывал?
— У меня было много времени на то, чтобы изучить
великие тайны бытия. А на пути я встретил много замечательных учителей. О своих
других воплощениях тебе нужно знать только, что все они были женщинами. —
Он улыбается, заправляя прядь волос мне за ухо. — Очень красивыми
девушками. И все были мне очень дороги.
Я смотрю на океан. Создаю несколько волн — просто так, чтобы
были. Потом уничтожаю. Все. Разом. Возвращая нас в гостиную на лужайке.
— Перемена декораций? — улыбается Деймен.
— Декораций — да, но не нашего разговора.
Он вздыхает.
— Итак, после многолетних поисков я нашел тебя снова.
Остальное ты знаешь.
Я глубоко вздыхаю. Сижу, смотрю на лампу, силой мысли то
включаю ее, то выключаю. Трудно все-таки со всем этим освоиться.
— Я давно прекратил всякие отношения с Триной, но у нее
есть ужасная привычка — без конца появляться снова. Помнишь тот вечер в
ресторане гостиницы «Сент-Реджис»? Когда ты увидела нас вместе? Я уговаривал ее
забыть обо всем и жить дальше своей жизнью! Как видно, не помогло. Да, я знаю,
что она убила Эванджелину, потому что в тот день, на пляже, когда ты проснулась
и одиночестве…
