Его удивил ее веселый тон. Неужели она уже побывала в больнице и сделала аборт? Он не знал, как ее спросить, тем более по телефону.
— Я очень хочу с тобой увидеться, — сказал он. — Постараюсь вечером заскочить домой. Мне надо с тобой посоветоваться.
— Ты говоришь загадками. Кстати, папа…
— Да?
— Мне тоже надо кое-что тебе сказать.
— Ты хочешь сказать сейчас?
— Нет.
— Ну хорошо, я обязательно зайду перед ужином. И еще, Иза…
— Да?
— Позвони Мириам. Она тебя очень любит и страшно переживает, что могла тебя обидеть. Она за тебя волнуется. Только не говори, что это я просил тебя ей позвонить.
— Пока, пап.
Она повесила трубку.
Вот осел, обругал себя Мартен. Но я сделал, что мог.
Чуть позже Жаннетта принесла ему распечатку телефонных разговоров Сабины Рену.
Мужчина звонил ей из телефонной кабины, расположенной в крупном северо-западном пригороде, примерно в тридцати километрах от Парижа. Сержи. Один из городков, возникших в шестидесятые-семидесятые годы. Строительство начиналось с многоэтажных башен, но затем городок постепенно захватил окружающие деревни и разросся бесчисленными кварталами одинаковых одноэтажных домиков.
Вернувшись в агентство, Мириам вызвала к себе Розелину. Усадила напротив. Внешне та выглядела вполне спокойной, но во всей ее повадке угадывалось что-то настолько далекое, настолько оторванное от мира, что Мириам невольно содрогнулась. Наверное, такое же отстраненное выражение было на лицах у первохристианских мучеников. Или ей так только кажется?
С чего же начать? Как пробиться сквозь стену, которой окружила себя эта женщина? И Мириам решилась.
— У меня возникла серьезная проблема, — сказала она. — И она касается вас.
Розелина не смогла скрыть удивления:
— Неужели я опять наделала ошибок?
— Нет, речь о другом. О более… личном.
Розелина смотрела на нее, терпеливо ожидая продолжения.
— У меня такое ощущение, что вы намереваетесь совершить нечто непоправимое. И мне хотелось бы, чтобы мы с вами это обсудили.
Взгляд Розелины скользнул в сторону, губы задрожали. Маска безмятежности дала первые трещины. Пока все идет правильно.
— Не понимаю, о чем вы, — внезапно севшим голосом произнесла Розелина.
— Я знаю, что ваша личная жизнь меня не касается. Но если ты видишь, как человек тонет, то твое право — нет, твоя обязанность — предпринять хоть что-то.
Она встала, обошла вокруг стола и, опершись на него бедром, наклонилась к Розелине, едва не соприкоснувшись с ней лбом. Той волей-неволей пришлось поднять голову и посмотреть ей в глаза.
— Хочу вам кое-что рассказать, Розелина. Много лет назад со мной случилась такая вещь, которая не должна случаться ни с кем и никогда. Мне еще и сегодня трудно об этом говорить.
Тон Мириам изумил Розелину. Да и сама Мириам чувствовала, как у нее сжимается горло. Она ненавидела себя за то, что собиралась сделать. Она пыталась использовать собственное горе для того, чтобы заставить Розелину выдать свою тайну. Но другого выхода она не видела.
— У меня был ребенок… Девочка… Она заболела. И я ее потеряла.
Розелина вздрогнула всем телом. Затем резко вскочила на ноги.
— Вы ничего не понимаете, — сказала она. — Я не нуждаюсь ни в вашей симпатии, ни в вашем сочувствии. Мне вообще ничего от вас не нужно. Человек одинок. Каждый из нас одинок, и ничего с этим не поделаешь. Мне очень жаль, что ваша дочка умерла. Но только мой мальчик ничем не болел. Он был здоровенький. Поэтому мне нет прощения. Я его убила. Понятно вам? Я его убила.
Мириам застыла на месте, не в силах издать ни звука.
Розелина развернулась, распахнула дверь и вышла, сильно ударившись плечом о дверной косяк.
— Черт бы меня побрал, — пробормотала Мириам. — Что я натворила! Что я натворила!
Глава 26
Мартен шагнул за порог своей квартиры, и его окатило ароматами готовящейся еды. Пахло явно не яичницей. У него заурчало в животе.
Подружка Изабель уже пришла. Это была очень красивая девушка с крашеными белокурыми волосами, по бокам заплетенными в две тонюсенькие косички, и с обилием макияжа на лице. Она чмокнула Мартена как старого приятеля. Тот взмолился про себя, чтобы она смыла косметику, прежде чем уляжется на его подушку.
— Я сейчас, — сказала она. — Пойду куплю вина. — И испарилась.
— Да у меня полный шкаф вина, — пытался остановить ее Мартен, а Иза закатила глаза.
— Какой ты непонятливый, — проворчала она. — Она дает нам возможность поговорить наедине.
Мартен смотрел на дочь, выискивая на ее лице следы физического или морального недомогания, но не находил ничего похожего. Напротив, оно сияло.
— Прекрати меня разглядывать, — сказала Иза. — Я решила его оставить.
Он кивнул, не зная, что сказать. Хотелось бы ему, чтобы эти слова наполнили его всепоглощающим счастьем, — впрочем, в какой-то степени он действительно ощутил прилив счастья, — но в то же время в голову лезли и другие мысли: как она собирается жить — ни профессии, ни мужа…
— А отцу ребенка ты сказала? — наконец спросил он.
— Его это не касается. Он даже не в курсе, что я забеременела. А Мириам передай, что она тут ни при чем. Это я так решила.
— Хорошо, передам. Хотя на твоем месте я бы сам ей позвонил.
— Ты не на моем месте. И она меня ужасно обидела.
Он выдавил из себя улыбку:
— Придется привыкать к мысли, что я стану дедом.
Она внимательно посмотрела на него, и улыбка сползла с ее лица.
— Ты что, не хочешь, чтобы я его оставляла?
— Нет, конечно. В смысле, наоборот, да, хочу. Я очень рад, что ты так решила. Но я думаю, что не следует обманывать себя и считать, что это будет легко.
— А жизнь редко бывает легкой, — сказала она. — Кстати, ты прав. Я передумала.
— Что?
— Не говори ничего Мириам. Я сама ей скажу. Обещаешь? Я ей позвоню. Так будет лучше.
Он кивнул.
— Знаешь, с тех пор, как я решила его оставить… Я прекрасно себя чувствую. Давно уже мне не было так хорошо, как сейчас.
Он обнял ее, и она прижалась головой к его плечу.
Позже, поднимаясь по узкой лесенке в квартиру Марион, Мартен вспоминал знаменитое высказывание Клемансо: в любви самый лучший миг — это когда ты поднимаешься по лестнице.
Но на него нынешним вечером это правило не распространялось. Несмотря на радость от предстоящей встречи с Марион, несмотря на облегчение, испытанное при виде успокоившейся и счастливой Изы, никакого ликования в душе он не ощущал. Все последние дни он ни на миг не мог отвлечься от мыслей о деле, они преследовали его днем и ночью. Он почти физически чувствовал их давление. Каждую секунду приходилось задумываться: а вдруг он что-то упустил, что-то проглядел. Второй жертве убийцы несказанно повезло. Но третьей судьба такого шанса не даст. Значит, никакой третьей не должно быть. Интересно, насколько права в своих предположениях Лоретта? Сам он мало что понимал в психологии, но в общих чертах представлял себе, что такое параноик: человек, как правило, наделенный интеллектом выше среднего, крайне подозрительный и мстительный. Короче говоря, ходячая бомба.
