Она замолчала. Значит, одной заботой меньше.
— Надеюсь, ты не сомневаешься в законности этой операции? — насмешливо спросил он.
— В общем-то нет.
— А мне кажется, что да.
— Меня это не касается.
— Очень даже касается. Но сейчас я тебя успокою. Ты понимаешь, в чем разница между культурными ценностями и национальным достоянием?
Она отрицательно мотнула головой, удивленная вопросом.
— Допустим, у тебя имеется какая-то картина. Скажем, Матисс. Твоя семья владеет этой картиной на протяжении одного-двух поколений. Картина прошла все мыслимые экспертизы, ее подлинность точно установлена, и она внесена в официальный реестр. И вдруг тебе срочно понадобились деньги. Или законный владелец умер, оставив картину в наследство детям, а они хотят продать ее, чтобы поделить деньги поровну. К ним приезжает представитель «Сотбис» или «Кристис». Выставив картину на аукцион в Лондоне, твоя семья получит в пять — десять раз больше, чем если предложит ее государственному музею или частному коллекционеру во Франции. Однако, в соответствии с законом от тридцать первого декабря девяносто второго года и с учетом поправок от десятого июля двухтысячного года, произведение искусства, оцениваемое в сумму выше ста пятидесяти тысяч евро — если речь идет о картине, — не может быть вывезено за границу без специального сертификата.
Мириам смотрела на него не отрываясь. Он говорил с горящими от возбуждения глазами. В эту минуту он действительно был очень красив.
— Если картина отнесена к категории культурных ценностей, но не считается национальным достоянием, все просто. Ее везут в Лондон и продают какому-нибудь американцу или японцу. Но если власть решит, что речь идет о национальном достоянии, то картину не пропустит ни одна таможня. В этом случае придется переоформлять сертификат, а это может занять долгие годы. И зарубежный коллекционер может передумать. Если владелец картины хочет продать ее побыстрее, у него нет выхода. Вот и все.
— А кто решает, к какой категории относится та или иная картина? — спросила Мириам, уже догадываясь, каким будет ответ.
— Специальная комиссия в составе нескольких человек. Я тоже в нее вхожу. Мы выносим свое суждение на основании ряда критериев. Если, например, картина представляет собой ключевой этап в истории искусства, то, разумеется, мы объявляем ее национальным достоянием. Допустим, «Завтрак на траве».
— Понятно.
Он повернулся к ней и усмехнулся:
— На мой взгляд, эта система — верх нелепости. Существует только одно достояние — достояние человечества.
— Именно так ты и заявил, когда твою кандидатуру выдвинули в состав комиссии? — спросила Мириам чуть суше, чем ей хотелось.
Он слегка покраснел.
— Во всяком случае, эта идея легла в основу моей диссертации. Если они ее не поняли, значит, они просто дураки.
Он вытянулся в постели и испустил блаженный вздох.
— Я рассказал тебе об этом, любовь моя, потому что один человек, которому я оказал небольшую услугу, — кстати, он не американец и не японец, а француз, правда живущий в Америке, — согласился в знак дружбы предоставить мне скромный заем. Ты разве не знала, что выходишь замуж за авантюриста?
Мириам не ответила. Никакой это не заем. Это взятка. И не то чтобы ее сильно смущал весь этот шахер-махер — занимаясь куплей-продажей недвижимости, она всякого навидалась. Просто, будучи человеком приверженным порядку, она терпеть не могла двойную игру. В конце каждого месяца Реми получал вполне приличную зарплату. Хотел он того или нет, но его назначили на должность специалиста, призванного оберегать национальное достояние страны. А он мошенничал. И, поскольку он отличался большим умом и избегал малейшего риска, свое мошенничество он наверняка обставил так, что к нему не подкопаешься. Вот это-то ей и не нравилось.
— А что будет, если я тебя выдам? — спросила она.
Он засмеялся:
— Ничего. Вот что самое забавное. В худшем случае назначат коллегию экспертов. Половина из них меня поддержит, а вторая воздержится. Мы ведь имеем дело с абсолютно субъективными материями. И такое происходит у нас сплошь и рядом.
— А хранители государственных музеев? Они разве не могут на тебя настучать?
Он фыркнул:
— Можешь не беспокоиться. У них других забот полно. Они из кожи вон лезут, чтобы доказать подлинность некоторых сомнительных полотен и тем самым повысить ценность своих собраний. А эта работа отнимает массу времени.
— Ты хочешь сказать, что в наших музеях выставлены одни фальшивки?
— Разумеется, нет. В смысле, не одни фальшивки. Но в последнее время появились алхимики, которые прямо-таки чудеса творят. И картины, написанные в мастерской великого художника, превращаются в полотна, созданные рукой самого художника. Заметь, при всеобщем молчаливом одобрении. Хуже всего то, что все без исключения находят здесь свою выгоду. Кроме публики, пожалуй, но кого интересует публика?
Он повернулся и поцеловал ее сначала в шею, а затем в губы, нежно поглаживая рукой. Она почувствовала дрожь. Он прав. Это не мошенничество. Он просто с умом использовал подвернувшуюся возможность. Сохранять в данных обстоятель ствах честность значило бы проявлять наивность. Она на его месте поступила бы точно так же.
Она ответила на его поцелуй и прижалась к нему.
К возвращению Розелины он уже закончил работу.
Она остановилась возле калитки. В крошечном палисаднике шириной не больше семи метров никогда не было особого порядка, но сейчас он превратился в настоящую свалку. На пожелтевшей траве валялись ржавая механическая газонокосилка, подаренная ей отцом, старая стиральная машина, пустые банки из-под краски, обрезки толя, бетонные блоки, ржавые металлические трубы, принесенные мужем со стройки, — когда-то он собирался соорудить из них беседку, но потом передумал, — обломки радиаторной решетки, детали моторов, заплесневелый рулон напольного покрытия и еще целая куча каких-то железяк и прочей трудноопределимой дряни. Он выволок во двор все, что прежде хранилось в гараже. Но зачем?
Вот и ее жизнь была такой же грудой мусора. Бесполезной, уродливой, унылой и грязной. И такой же громоздкой. Но ничего, скоро она от нее избавится. Еще пара недель — и все это канет в небытие.
Шевельнувшееся в душе любопытство заставило ее заглянуть в гараж. В нем было пусто и чисто. Он даже пол подмел. Неужели собирается держать в нем машину?
Она вышла и еще раз оглядела свалку старья. На глаза навернулись слезы. Какое он имеет право заваливать ее этой пакостью? Он терпеть не мог выбрасывать старые вещи, даже сломанные и ни на что не пригодные, и ей не позволял. Радиоприемники, тостеры, пылесосы — он все складывал в гараже, повторяя, что у них нет лишних денег, а он все это когда-нибудь починит.
Она позвонила в мэрию, но трубку никто не снял, — рабочий день давно кончился. Куда же девать весь этот хлам? Она проверила по календарю: машина, собирающая крупногабаритный мусор, появится здесь не раньше чем через месяц. К тому времени ее уже не будет в живых. Значит, ей до конца своей жизни придется созерцать эту отвратительную помойку.
