Монаднок встряхнул свои руки так, что они повисли плетями, и глубоко вздохнул. По его телу пробежала дрожь, а затем он затрясся как припадочный. Его глаза закатились, так что были видны только белки. Высоким, полузадушенным голосом он не то проговорил, не то пропел (а в голове Вилла одновременно звучали слова перевода):
Sol tersortna, (Солнце померкло,
sigrfold i mar, земля тонет в море,
hverfaafhimni cрываются с неба
heidar stiornor. светлые звезды,
Geisareimi пламя бушует
Vidaldrnara, питателя жизни,
Leikrharhiti жар нестерпимый
Vidhimin sialfan. до неба доходит.)
[17]
Затем карлик двумя руками схватил Вилла за ворот и резко дернул, так что теперь их головы были на одном уровне. С глазами устрашающе пустыми и белыми, он правой широченной ладонью схватил Вилла за лоб и сжал.
Его словно ударило молнией, весь мир вспыхнул раскаленной бездной. Долго, очень долго он недвижно стоял на холодной безжизненной равнине под беззвездным небом. Камень, камень, везде рваный камень. И никаких признаков жизни. Сквозь его несуществующее тело струилась радиация.
Вилл совершенно не понимал, что значит это видение. Однако он знал, знал с той же самой беспричинной уверенностью, какая бывает во сне, что все это правда, а может быть, даже его судьба. И уж совсем не подлежало сомнению, что это — ключевой, наиважнейший момент его жизни. А все остальное, что было и будет, не более чем примечания к нынешнему моменту.
Карлик откинул Вилла в сторону, словно тряпичную куклу, и зашелся неудержимой рвотой.
К тому времени, как Вилл пришел в себя и кое-как поднялся на ноги, Монаднок уже закуривал новую сигарету. Потом он подошел к краю обрыва. Снизу, от Горла, капризными порывами дул ветерок.
— Ну теперь-то я, пожалуй, заслуживаю хоть немного долбучего уединения, или тебе так не кажется?
— Что это было? Эти слова — что они значат?
— Слова эти из «Мотсогнирсаги»
[18]
, текста настолько священного для всего нашего племени, что его никогда не видел и не увидит никто из вас, верховых. Так что все это вышло не по делу. А что значит это видение, узнавай, пожалуйста, сам, мне же это ровно по хрену. А теперь, мудила хренов, чеши-ка ты отсюда, мне нужно кое-что сделать.
— Последний вопрос. Это что, видение чего-то такого, что может случиться? Или что непременно случится?
— Уйди!
Растерянно и задумчиво Вилл побрел к лагерю. В самой верхней точке подъема, где после переезда дорога начинала идти под уклон, а Горло совершенно исчезало из виду, страшная догадка заставила его помедлить и обернуться.
Но карлик уже исчез.
Матушка Грит скончалась полмесяца спустя, смерть ее последовала не от какой-нибудь запущенной болезни или случайно подхваченной заразы, а как заключительный, давно ожидаемый удар проклятия, павшего на нее еще в раннем, давно позабытом детстве. Маленькой девочкой она заблудилась в лесу и случайно вышла на лужайку, где Белые Дамы танцевали свой предрассветный танец, и так увидела то, что не должен видеть ни один непосвященный. В запальчивости и гневе Белые Дамы возгласили ей смерть при звуке… «третьего вороньего карканья, какой она услышит», собирались они сказать, но в самый последний момент, запоздало осознав ее молодость и невинность побуждений, не запятнанных никакими злыми намерениями, одна из них смягчила приговор до миллион первого карканья. С этого момента каждая пролетающая ворона на какой-то волосок приближала Матушку Грит к смерти.
Матушка Грит успела поведать Виллу эту историю, а потому, когда пришло исполнение предреченного, он понимал, в чем тут дело. В то утро она сидела перед палаткой на скамеечке, грелась на солнце и неспешно чесала шерсть, а когда мимо проходил Вилл, попросила его помочь ей. В какой-то момент Матушка Грит неожиданно улыбнулась, отложила работу в сторону и взглянула на небо.
— Карр! — сказала она. — Вот уж действительно знакомый звук. Чернокрылые Правнуки Коррина прилетели сюда и…
Умершая на середине фразы, она мягко упала на бок.
А Эсме играла в палатке, сооружая из глины и камешков запруду на крошечном ручейке, блуждавшем в чаще воспоминаний Матушки Грит об утраченных лесах ее детства. В этот самый момент она взвыла так горько, словно сердце у нее разбилось.
Сперва Вилл решил, что она расстроена потерей своей игровой площадки, которая, как он прекрасно понимал, никак не могла пережить свою создательницу, а потому не стал подходить к ней, пока местные старики, набежавшие из своих палаток, не оттеснили его от тела Матушки Грит, после чего у него и дел-то особых не осталось, кроме как пойти в палатку и заняться Эсме.
Но та была безутешна.
— Она умерла, — всхлипывала Эсме, лежа у Вилла на руках. — Грит умерла.
Все попытки Вилла укачать ее, успокоить ни к чему не приводили.
— Я помню ее! — настаивала девочка. — Теперь уже помню.
— Это хорошо. — Вилл отчаянно подыскивал верные слова. — Это всегда хорошо помнить людей, для тебя дорогих. Но не нужно так уж сильно расстраиваться — она прожила долгую, плодотворную жизнь.
— Нет! — отчаянно вскрикнула Эсме. — Ты ничего, ничегошеньки не понимаешь. Грит была моей дочкой.
— Что?
— Она была моя сладкая, моя младшенькая, мой свет в окошке. О, моя маленькая Гритхен! Она принесла мне в своем маленьком кулачке пучок одуванчиков. Проклятая память! Проклятая ответственность! Проклятое время! — Эсме сорвала с пальца серебряное колечко и яростно его отшвырнула. — Теперь я помню главную причину, почему я продала свой возраст.
Обитатели сектора «Ж» почтили смерть Матушки Грит традиционными ритуалами. На лбу у нее вырезали три священные руны. Затем вспороли ей живот, чтобы прочесть и истолковать ее внутренности. За неимением положенного тура принесли в жертву бродячую собаку. Затем возложили тело на помост и поставили помост на подпорки из длинных шестов, чтобы приманить священных пожирателей, стервятников. Санитарные инспекторы лагеря попытались было убрать это вопиющее безобразие, последовал спор, быстро переросший в мятеж, который захлестнул весь лагерь и бушевал трое суток.
А завершился он тем, что всех их загрузили в вагоны и увезли из лагеря. В далекую Вавилонию, объяснили социальные работники, в Малую Фейри
[19]
, где они будут строить для себя новую жизнь. Только никто им не верил. Все, что лагерники знали про Вавилонию, — это что улицы ее столицы сплошь вымощены золотом, а зиккураты касаются неба. Но в одном они были точно уверены: в месте вроде этого никто из деревенских никогда не сумеет толком устроиться. Не было даже уверенности, что они вообще там выживут. А потому они торжественно поклялись всегда, при любых условиях держаться вместе, чтобы непременно прийти друг другу на помощь при грядущих, непостижных разуму бедах. Вилл вместе со всеми другими промямлил эту клятву, хотя и не верил в ней ни единому слову.
