– Хотелось бы получить ее назад в целости и сохранности, – сказал он.
– Обещаю быть аккуратной.
Когда Джимми ушел, Сэлли спустилась к ручью. Она собиралась направиться вверх по склону, к подножию Средиземных гор, но нескончаемый день, жара, послеполуденное солнце расслабили ее и лишили воли. На берегу стоял клен, словно дожидаясь, когда кто-то под него сядет. Именно это и сделала Сэлли.
Разморенная на солнце, она закрыла глаза и погрузилась в фантазии, которые приходили к ней время от времени и которых она научилась не стесняться, считая просто частью работы человеческого мозга.
Ей казалось, что она раскапывает склон горы где-то в Патагонии, осторожно обнажая череп гигантозавра. Череп на добрую треть крупнее всех найденных до сих пор, что автоматически превращало гигантозавра в самого большого хищника из когда-либо живших на Земле. Мысленно Сэлли тут же оказывается на ежегодной встрече Палеонтологического общества в Денвере, где и представляет свою невероятную находку. И, разумеется, поскольку череп полностью и окончательно опровергает все теории Лейстера, он стоит перед ней на коленях – спутанный веревками, с повязкой на глазах и совершенно обнаженный.
Общество вручает ей медаль Ромера-Симпсона[36]
, Сэлли по спутниковой связи произносит по этому случаю речь.
В мечтах вместо привычных брюк на ней широкая джинсовая юбка. Одной рукой Сэлли поднимает ее выше колен, другой берет Лейстера за волосы и засовывает его голову себе между ног. Белья на ней, конечно же, нет.
– Вылижи меня, – шипит она в момент, когда ее речь прерывается бурными аплодисментами. И добавляет искушающе: – Если мне понравится, возможно продолжение.
Это, конечно, ложь, но ей хочется, чтобы он наизнанку вывернулся, ублажая ее.
Лейстер невероятно возбужден. Сэлли чувствует это по тому, как истово он водит языком. По тихим стонам, которые он издает, целуя ее, пока она не становится влажной. По едва сдерживаемому пылу, с каким он ласкает ее клитор.
Но по мере того как Лейстер доставляет ей удовольствие (а она произносит речь, имеющую оглушительный успех), его движения меняются. Они становятся мягче, томительней... может быть, романтичней... Это уже – и Сэлли может позволить себе такую выдумку в собственной фантазии – не просто похоть, но настоящее чувство. В порыве возбуждения он начинает против своей воли влюбляться в нее. Внутренне Лейстер восстает против этого, однако он бессилен перед собственной страстью, перед потоком всесокрушающего желания.
В этот момент она достигает оргазма.
Фантазируя, Сэлли вцепилась в нежную кожу на внутренней стороне бедер – она гордилась своим умением не касаться самых интимных мест даже в такие моменты – и с силой сжала ее, глубоко впиваясь в тело ногтями, пока боль не стала удовольствием, а удовольствие – облегчением.
Отдышавшись, она откинулась назад, размышляя. Сэлли понимала всю иронию происходящего, но не считала, что фантазии с Ричардом Лейстером в главной роли хоть в какой-то степени нечестны по отношению к Гриффину. Если любишь мужчину, это отнюдь не значит, что нельзя помечтать о ком-то еще.
А она любила Гриффина. Сэлли вообще имела привычку тут же влюбляться в мужчин, с которыми ложилась в постель, и считала, что она заложена в неё от природы. Но то, что в этот раз все было серьезно и навсегда, казалось ей немного странным.
Почему именно Гриффин?
Он ведь на редкость странный человек. Она знала запах его одеколона и еще тысячу подобных мелочей. К примеру, то, что его кошмарные часы марки «Ролекс» были водонепроницаемыми, антиударными и первоначально предназначались для инженеров атомных станций. Но Сэлли не понимала Гриффина. Его внутренний мир оставался для нее загадкой.
Гертруда, подобно ненормальной крестной фее из «Золушки», вломилась в ее жизнь и сказала: «Верь мне. Он – то, что надо. Через неделю ты даже представить себе не сможешь, как жила до сих пор».
И вот прошла неделя, потом еще одна, а ничего не изменилось. Даже запуталось еще больше. Настоящая любовь оказалась совершенно не похожа на ту, о которой мечтала Сэлли.
Меньше чем через полчаса из леса, как бы прогуливаясь, вышла Молли Герхард. Сэлли доверяла Шпионке Молли даже меньше, чем Джимми Ирландцу. Молли умела снимать защиту: она казалась такой милой, такой спокойной и понимающей. С ней было так приятно поговорить. Хотелось подружиться с ней, доверить свои тайны, разделить сокровенные мысли.
– Ну, как делишки? – спросила Молли. Она набрала несколько килограммов с тех пор, как они с Сэлли виделись в последний раз, но это лишь помогало ей выглядеть уютно и дружелюбно. – Я тут наткнулась на Джимми, он в расстроенных чувствах. Вы с ним поссорились?
– Так, – сказала Сэлли, – только не надо притворяться, что ты просто проходила мимо!
Молли усмехнулась.
– Разве с тобой притворишься. Джимми просто-напросто подумал, что тебе будет легче поговорить со мной, чем с ним.
– Между нами, девочками?
– Он иногда бывает на редкость туп, – сказала Молли. – Гриффин, правда, не лучше. Вообще-то я не должна так говорить о своем боссе.
– Нет, если только ты не собираешься залезть в душу к его девушке.
– Нам действительно нужно кое-что обсудить, – упорствовала Молли. – Давай вернемся в поселок. Я заварю тебе чаю.
– Я собиралась подняться выше по течению и... – начала Сэлли, но внезапно почувствовала, что ей больше никуда не хочется. – Ну ладно.
Насколько поняла Сэлли, никто не озаботился, чтобы дать поселку хоть какое-то имя. Это была горстка коттеджей с тростниковыми крышами, оснащенных всеми удобствами и приборами, назначения которых она так и не поняла. Сэлли видывала мотели побольше.
– Иногда здесь проводятся совещания, – объяснил ей Гриффин.
– Как случилось, что я никогда не слышала об этом месте? – спросила Сэлли.
– Оно для управленцев – администраторов, политиков и так далее. Не для палеонтологов.
– Почему?
– Если честно, вы ничего не решаете.
Дальше по реке возвышался Терминал-Сити, на вид – огромный утес из чистого золота. Когда Сэлли увидела его впервые, она подумала, что это две подводные горы, фантастическим образом выброшенные на сушу и разделенные узкой перемычкой неба и реки. Цвет, решила Сэлли, отражает заходящее солнце. Позже ей показалось, что здание имитирует естественную возвышенность, пострадавшую от эрозии, что-то вроде скульптур Урсулы ван Ридингсвард[37]
, только из желтого кирпича.
Но это действительно было золото.
