Что ж, после первой недели учебы я поняла, что они были
правы — наполовину.
С уроками все в общем и целом шло неплохо. Мама один раз
упомянула, что я — ее дочь, но тут же сказала:
— Ни Бьянка, ни я больше не будем об этом говорить. И вы
тоже не должны.
Все засмеялись; к этому времени они были готовы буквально
есть у нее из рук. Как она умудрилась этого добиться? И почему не научила меня?
К остальным преподавателям следовало привыкнуть, и мне не
хватало неформальной и дружеской обстановки старой школы. В «Вечной ночи»
учителя вели себя внушительно и властно, и немыслимо было не соответствовать их
высоким ожиданиям. Я всю свою жизнь пряталась от мира в библиотеке, и это
приучило меня к умственному труду, а здесь я уделяла занятиям еще больше
времени. Единственный предмет, до сих пор вызывающий у меня беспокойство, был
английский, потому что вела его миссис Бетани. Что-то в ней — манера ли
держаться или то, как она слегка наклоняла голову, выслушивая ответ ученика...
в общем, меня это пугало.
И все-таки с учебой проблем не будет, это я уже поняла. А
вот общение вне уроков — совсем другое дело.
Кортни и остальные типичные представители «Вечной ночи»
пришли к выводу, что можно не относиться ко мне с презрением; мои полюбившиеся
им родители сумели завоевать для меня право быть благополучно сброшенной со
счетов, но и только. А вот те ученики, что попали сюда благодаря «новым
правилам», относились ко мне с подозрением. Я жила в одной комнате с Патрис, а
это значило, что я вряд ли пойду против нее и ее друзей. Группировки
сформировались за день, а я оказалась точно посредине.
Единственной новенькой, с которой я хоть как-то общалась,
была Ракель Варгас, девочка с короткой стрижкой.
Как-то утром мы с ней жаловались друг другу на огромное
домашнее задание по тригонометрии, но, пожалуй, этим наше общение и
ограничивалось. Я чувствовала, что Ракель трудно сходится с людьми; она
казалась одинокой и при этом глубоко погруженной в себя.
На самом деле она не сильно отличалась в этом от меня, но
некоторым образом была еще более несчастной. Об этом позаботились остальные
ученики.
— Один и тот же черный свитер, одни и те же черные брюки, —
пропела как-то Кортни, проплывая мимо Ракель. — И тот же самый дурацкий
браслет. Спорю, завтра мы увидим ее одетой так же?
— Не все могут себе позволить скупить все существующие
модели формы, — огрызнулась ей вслед Ракель.
— Думаю, не все, — заявил Эрик, мальчик с черными волосами и
узким заостренным лицом, который везде таскался за Кортни. — Только те, кому в
этой школе место.
Кортни и ее дружки захохотали. Щеки Ракель запылали, но она
просто повернулась и ушла, несмотря на то что смех усилился. Когда она
проходила мимо меня, взгляды наши встретились. Я попыталась без слов показать
ей, что сочувствую, но, похоже, она только сильнее разозлилась. Очевидно, к
жалости Ракель не привыкла.
Я чувствовала, что, встреться мы с ней где-нибудь в другом
месте, наверняка нашли бы много общего. Но хотя я искренне сочувствовала
Ракель, мне казалось, что не стоит проводить время с человеком, который
подавлен еще больше, чем я.
И еще я думала, что не была бы так сильно подавлена,
несмотря ни на что, если бы сумела понять, что произошло между мной и Лукасом.
Мы оба посещали уроки профессора Айвербона, но сидели в
противоположных концах класса. И все то время, когда я не пыталась понять
преподавателя-нигерийца, говорившего с сильным акцентом, я исподтишка наблюдала
за Лукасом. Мы не встречались с ним взглядами ни перед уроком, ни после него, и
он никогда со мной не заговаривал. Самое странное во всем этом было то, что
Лукас не проявлял никакой робости в разговорах с другими. Он запросто мог
оборвать человека, если считал его надменным, скверным или просто снобом, —
короче говоря, практически любого из типичных «вечноночевцев», причем в любой
момент.
К примеру, как-то раз на улице два парня начали хохотать,
когда девочка — не из типичных представителей «Вечной ночи» — уронила рюкзак и
споткнулась об него.
— Какая ирония, — бросил Лукас, шедший сразу за ними.
— И в чем она состоит? — спросил один из хохочущих парней,
Эрик. — В том, что теперь в эту школу принимают полных неудачников?
Уронившая рюкзак девочка побагровела.
— Даже если бы это было и так, это не называлось бы иронией,
— отрезал Лукас. — Ирония — это контраст между сказанным и случившимся.
Эрик скорчил гримасу.
— Ты о чем?
— Ты посмеялся над тем, что она споткнулась, как раз перед
тем, как сам упал мордой вниз.
Я не успела разглядеть, что именно сделал Лукас, но поняла,
что он подставил Эрику подножку, и тот растянулся в траве. Несколько человек засмеялись,
но большинство друзей Кортни смотрели на Лукаса злобно, словно он поступил
дурно, заступившись за эту девочку.
— Вот видишь? Это и есть ирония, — заметил Лукас и пошел
дальше.
Будь у меня возможность, я сказала бы Лукасу, что, по моему
мнению, он поступил правильно, и не посмотрела бы, что меня услышат Эрик и
Кортни со своими дружками. Но такой возможности у меня не было. Лукас прошел
мимо меня, словно я невидимка.
Эрик ненавидел Лукаса. Кортни ненавидела Лукаса. Патрис
ненавидела Лукаса. Собственно, насколько я понимала, практически все в академии
«Вечная ночь» ненавидели Лукаса, за исключением бестолкового парня, похожего на
серфингиста, которого я заметила в первый день, и меня. Ну да, Лукас и вправду
был своего рода нарушителем спокойствия, но я считала его храбрым и честным;
такие качества не помешали бы многим и многим в этой школе. Однако мне
приходилось восхищаться Лукасом на расстоянии, а пока я по-прежнему оставалась
одна.
— Ну, ты готова? — Патрис присела на подоконник в нашей
комнате. Ночь только подчеркивала ее хрупкий силуэт. Даже сейчас, когда моя
соседка по комнате готовилась перескочить на ближайший сук дерева, она
выглядела изящно. — Наблюдатели скоро вернутся.
Каждую ночь за порядком в школе следили наблюдатели. Учителя
рыскали по коридорам, готовые обрушиться на любого нарушителя, и только своих
родителей я там ни разу не видела. Нужно было выбираться из комнаты, пока есть
возможность, но я все еще смотрелась в зеркало, пытаясь привести себя в
порядок.
«Привести в порядок» — вот ключевое выражение. Патрис без
всяких усилий выглядела шикарно в элегантных брючках и бледно-розовом свитере;
ее лицо словно светилось. А вот я... я пыталась сделать что-то, чтобы мои
джинсы и черная футболка смотрелись прилично. Нужно сказать, без особого успеха.
— Бьянка, пошли! — У Патрис лопнуло терпение. — Все, я
ухожу. Можешь оставаться, если хочешь.
— Я иду. — Собственно, какая разница, как я выгляжу?
Я иду на эту вечеринку только потому, что мне не хватило
смелости отказаться.
