— Ты что, никогда фильмов по женскому каналу не смотрела? —
Ракель, не глядя мне в глаза, теребила плетеный кожаный браслет на запястье. —
Это всем известно. Мужчины, распускающие руки, — плохие мужчины.
— Я знаю, что он погорячился, но Лукас никогда в жизни не
ударил бы меня.
Ракель пожала плечами и плотнее запахнула на себе школьный
блейзер, как будто замерзла, хотя на самом деле было не так уж холодно. И в
первый раз я вдруг задумалась, не являются ли ее незаметность и мальчишеская
внешность способом избегать ненужного внимания.
— Никто никогда не думает, что с ним может случиться
что-нибудь плохое, пока оно не случается. И потом, он все время говорит тебе,
что здесь все так паршиво и что тебе не нужно дружить со своей соседкой по
комнате и с другими тоже, так?
— Ну... да, но...
— Вот тебе и «но». Лукас пытался отделить тебя от остальных,
чтобы иметь над тобой больше власти. — Ракель покачала головой. — Лучше держись
от него подальше.
Я знала, что она ошибается насчет Лукаса, но еще я знала,
что так его и не раскусила. Почему он вдруг начал критиковать моих родителей?
Он один-единственный раз видел нас всех вместе — там, в кинотеатре, и они вели
себя дружелюбно и вежливо. Правда, он заявил, что причина в моей несмелой
попытке сбежать в первый учебный день, но я ему не очень-то поверила. Если у
него возникли сложности с моими мамой и папой, он наверняка просто придумал их
себе, исходя из каких-то своих странных, смахивающих на паранойю соображений, и
мне совершенно не хотелось в них разбираться.
Объяснения сами возникали у меня в голове. Может, до меня у
него была девушка, шикарная и искушенная, объездившая весь мир, а ее родители
вели себя как снобы. К примеру, они прогнали Лукаса, запретив ему видеться со
своей дочерью, он сильно страдал и теперь никому не доверяет.
Однако эта придуманная история ничуть мне не помогла. Я тут
же начала жалеть Лукаса, как будто поняла, почему он так странно себя повел, а
ведь на самом деле ничего я не поняла. Кроме того, сравнивая себя с этой
выдуманной, искушенной во всем девушкой, я почувствовала неуверенность — а как
неприятно ощущать угрозу от человека, которого вовсе не существует!
Не думаю, что до этого я понимала, насколько важным стал для
меня Лукас, — до того, как мы с ним разлучились и у меня появились реальные
основания держаться от него в стороне. Урок химии (единственный, который мы
посещали вместе) превратился в ежедневную пытку; я буквально чувствовала Лукаса
рядом — так мы чувствуем огонь в холодной комнате. И все-таки я с ним не
заговаривала, а он не заговаривал со мной, уважая мое желание молчать. Не
думаю, что он страдал сильнее меня. Логика подсказывала, что мне лучше
держаться подальше от него, но логика ничего для меня не значила. Я все время
тосковала по Лукасу, и казалось, что чем больше я убеждаю себя оставить его в
покое, тем сильнее хочу быть с ним.
Испытывал ли он то же самое? Не уверена. И я точно знала
только одно — он не прав в своем отношении к моим родителям.
— Как ты себя чувствуешь, Бьянка? — мягко спросила мама,
когда мы с ней убирали со стола после очередного воскресного обеда.
Я плохо спала, мало ела и больше всего хотела натянуть себе
на голову одеяло и спрятаться под ним на ближайшие два года. Но впервые в жизни
у меня не возникло ни малейшего желания поделиться с родителями. Они были
учителями Лукаса, и будет нечестно по отношению к нему рассказывать о своих
подозрениях. Кроме того, если я заговорю о том, что мы с Лукасом расстались еще
до того, как у нас что-то началось, моя утрата станет реальной.
— Хорошо.
Мама с папой переглянулись. Они видели, что я вру, но не
собирались давить на меня.
— Знаешь, что я тебе скажу? — произнес папа, направляясь к
проигрывателю. — Не спеши уходить.
— Правда? — Правила воскресных обедов требовали, чтобы я
возвращалась в свою комнату и приступала к урокам почти сразу же после
окончания трапезы.
— Вечер очень ясный. Я подумал, может, ты захочешь
посмотреть в телескоп? И потом, я как раз собирался поставить Фрэнка Синатру —
я же знаю, как ты любишь Мистера Голубые Глаза.
— «Fly Me to the Moon», — попросила я, и через несколько
секунд для нас запел Фрэнк.
Я показала родителям туманность Андромеды — сначала велела
посмотреть вверх от Пегаса, а затем вести взглядом на северо-восток, пока не
увидят ее — мягкое туманное свечение миллиарда звезд далеко-далеко от нас.
Потом я долго прочесывала космос, и каждая знакомая звезда казалась мне давно
потерянным другом.
На следующий день, по дороге на урок истории, я заметила
Лукаса в коридоре, причем в тот же миг, когда он увидел меня. Солнечный свет,
падавший сквозь витражное стекло, окрасил Лукаса в цвета осени, и мне
показалось, что я еще никогда не видела его таким красивым.
Однако, едва наши взгляды встретились, момент утратил все
свое очарование. Лукас выглядел страдающим, таким же смущенным и потерянным,
какой чувствовала себя я после того скандала в пиццерии, и на какую-то ужасную
секунду я ощутила укол вины, потому что ранила его именно я. И в его глазах
тоже затаилась вина. Но тут он сжал губы и отвернулся от меня, слегка
сгорбившись. И через несколько секунд затерялся среди толпы школьников в форме
— еще один невидимка в «Вечной ночи».
Может быть, он снова убеждал себя, что лучше всего держаться
подальше от других. Я вспоминала, как он вел себя, когда мы были вдвоем, был
таким счастливым и раскованным, таким свободным, и мысль о том, что это я
принудила его снова замкнуться в себе и отгородиться от мира, меня угнетала.
— Лукас в ужасной тоске бродит по нашей комнате, — сообщил
мне Вик на следующий день, когда мы с ним столкнулись на лестнице. На этот раз
Вик оделся нормально — во всяком случае, от щиколоток и выше, потому что
красные кроссовки у него на ногах явно не имели никакого отношения к школьной
форме. — Он и так-то парень угрюмый, но это уже не просто угрюмость. Это
сверхугрюмость. Мегаугрюмость. Экстримугрюмость. — Чтобы подчеркнуть свои
слова, он изобразил руками крест.
— Это он тебя подослал попросить за себя? — Я постаралась
произнести это легкомысленно, но не думаю, что у меня получилось, — услышав мой
осипший голос, любой мог догадаться, что я сегодня плакала, даже такой
рассеянный человек, как Вик.
— Никуда он меня не посылал. Он вовсе не такой. — Вик пожал
плечами. — Просто мне интересно, в чем причина трагедии.
— Никакой трагедии нет.
— Еще какая трагедия, и ты ничего не хочешь мне рассказать,
но, слушай, это нормально. Потому что все это не мое дело.
Я почувствовала ужасное разочарование. Если бы Лукас
подослал Вика ко мне поговорить от его имени, я разозлилась бы, но он решил
отпустить меня без борьбы, и это причиняло мне боль.
— Ладно.
