— Мама с папой говорили, что некоторые могут заблудиться, —
пробормотала я. — Утрачивают всякое представление о времени и о человечестве.
Академию «Вечная ночь» для того и создали, чтобы вампиры не попадались в эту
ловушку. Ты не думаешь, что мои родители это и имели в виду? Может быть, Племя
— это и есть заблудившиеся вампиры. Они стали отшельниками и затворниками без
каких-либо связей с человечеством. — От этой мысли меня пробрала дрожь.
— Что, жутко стало?
— Да, немного.
Лукас провел по моей щеке большим пальцем.
— Хочешь сделать перерыв?
Я поняла, что хочу.
— Мне нужно позаниматься историей. Довольно сложно получать
пятерки, когда учишься рядом с людьми, бывшими свидетелями половины событий из
учебника. Да еще мама придирается ко мне сильнее, чем раньше.
— Ну давай. — Лукас снова углубился в книгу. — Я буду тут.
В течение следующего часа он так и не поднял головы от
книги, а когда я собрала свои вещи, чтобы идти вниз, он остался в библиотеке,
сказав, что будет читать, пока она не закроется. (О том, чтобы взять книгу в
комнату, и речи не шло: мы сразу договорились, что Вик, конечно, рассеянный, но
вовсе не дурак, и оставлять подлинные сведения о вампирах там, где он может их
увидеть, будет настоящим безумием.)
Время от времени я спрашивала себя, нет ли у Лукаса еще
какой-то причины, чтобы так погружаться в книги миссис Бетани, но тут же
прогоняла эту мысль. В основном я поощряла его, считая, что он приближается к
решению стать вампиром — и навеки остаться со мной.
Конечно, эта мысль нравилась не всем. После того как я
укусила Лукаса в первый раз, Кортни немного успокоилась, очевидно решив, что
теперь я «в клубе». Однако она не хотела, чтобы и Лукас оказался с нами «в клубе»,
а это значило, что, после того как весть о втором укусе распространилась по
школе, Кортни все время находилась в стервозном настроении.
— Ты можешь себе представить, что везде околачиваешься с
этим парнем сотню лет подряд? — громко жаловалась она Женевьеве на уроке
современных технологий, пока мистер Йи в уголке терпеливо объяснял что-то вечно
растерянному Ранульфу. — В смысле — фу-у-у! Одного учебного года с Лукасом
Россом — и то много. Если он думает, что я буду признавать его жалкое
существование в течение ближайших двух десятилетий, пока он пытается
подлизаться к людям, которых оскорблял здесь, то очень ошибается.
Балтазар, пытавшийся набрать программу в микроволновке
(сегодняшнее задание), небрежно окликнул:
— Эй, Кортни, освежи-ка мне память! Я тут на днях решил, что
мы с тобой встречались во Французском Индокитае, но потом сообразил, что
ошибся. Ты превратилась когда? Пятьдесят лет назад?
— Гм. — Кортни внезапно очень заинтересовалась кончиком
своего «конского хвоста». — Ну да, примерно так.
— Нет, погоди, не пятьдесят! — Балтазар наморщил лоб, как
будто микроволновка поставила его в тупик, но я-то видела, что он уже
разобрался в ней. — Это было... нет, и не в семидесятых... Тысяча девятьсот
восемьдесят седьмой, так?
— Нет! — Ее щеки ярко порозовели. Женевьева уставилась на
свою подругу. Она ничего об этом не знала и теперь пришла в смятение. Кортни
буркнула: — Восемьдесят четвертый.
— А-а-а! Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. На три года
раньше. И много позже того, как французы оставили Индокитай. Ошибся. — Балтазар
пожал плечами. — Извини, Кортни. Для тех из нас, кто живет давно, десятилетия
вроде как сливаются в один день.
Я сделала вид, что ничего не слышала, но не смогла
удержаться от довольной улыбки, когда Балтазар торжественно нажал кнопку
«старт» и в микроволновке закрутилась чашка с кровью. Возраст означал статус:
любой, кто не пробыл вампиром хотя бы полсотни лет, считался новичком, поэтому
лучше бы Кортни не выпендривалась; все поняли, что это обыкновенное
хвастовство. Мы с Лукасом имеем точно такое же право находиться в этой школе,
как и она сама, что казалось странным, но было правдой. Может быть, мы вернемся
сюда через сорок лет — или через четыреста.
Может быть, мы вернемся, чтобы узнать, как изменилась
человеческая жизнь, или чтобы снова посетить место, где познакомились. Мысль о
бесконечности простирающегося перед нами времени до сих пор лишала меня
спокойствия. И еще я немного боялась, когда думала о том, что мне придется
приспосабливаться к миру, который изменится для меня так же, как изменился он
для папы со времен норманнского завоевания. При этой мысли меня охватывало
чувство, очень похожее на боязнь высоты, — очень долго придется падать.
Но когда я думала о том, что все эти годы пройдут рука об
руку с Лукасом, страх покидал меня.
Самая сильная гроза разразилась в середине марта, субботним
вечером, таким ветреным, что даже толстые старинные стекла в школьных окнах
дрожали и дребезжали. Молния сверкала в небе так часто, что на минуту-другую
казалось, будто на улице яркий день. Все до единого сидели в школе, и все
гостиные были забиты битком. К счастью, несколько друзей, и я в их числе, имели
возможность избежать этой толкотни.
— Ну как это так, у тебя столько Дюка Эллингтона и ни одного
Диззи Гиллеспи? — спросил Балтазар у моего отца.
Он сидел на полу, скрестив ноги, и перебирал пластинки в
поисках музыки, которая устроила бы всех. Я могла бы принести несколько дисков
и плеер из своей комнаты, но тогда мне придется встать со своего места на диване
рядом с Лукасом. Он обнял меня за плечи, и я решила не шевелиться.
— Был у меня и Диззи, — ответил папа, — но пропал во время
пожара в шестьдесят пятом.
Патрис, чопорно сидевшая в кресле, вздохнула:
— Я пережила жуткий пожар в тысяча восемьсот девяносто
втором. Просто ужасно!
— А мне кажется, ты бы не отказалась от такой замечательной
возможности сменить разом весь гардероб, — поддразнил ее Лукас. Все остальные
уставились на него. — Что я такого сказал?
— Огонь — это одна из тех вещей, что может нас убить, —
объяснила мама, сложив на груди руки. Они с папой все еще настороженно
относились к Лукасу, но старались изо всех сил. Как и миссис Бетани, они пришли
к выводу, что чем больше Лукас знает, тем меньше вероятность того, что он
совершит еще одну ужасную ошибку. — Поэтому пожары — это по-настоящему страшно.
Лицо Лукаса помрачнело, и на какой-то миг я не могла понять,
что он чувствует или о чем думает. Зато мне очень понравилось, как мама сказала
«нас», словно Лукас уже стал одним из нас. И тут он внезапно произнес:
— Собственно, на днях мы как раз об этом и думали. А есть ли
другие способы? В смысле — ведь вампиры тоже могут погибнуть?
— Ну, давай посмотрим. — Папа свел ладони вместе, сделав
вид, что спустя целое тысячелетие ему не так уж легко все это вспомнить. —
Вообще-то, список очень короткий.
