— Не запугивай, — отвечает коммодор Скенди. — Здесь все стреляные, ломаные, в огне горевшие. Выдержим.
— Не все, — замечает Тавас. — Но постараемся выдержать. Ты, Ода, всех нас протащил через разные спектры излучения, так что представляем себе… кстати, где ты установил генератор?
Отвечает, однако, не инженер-полковник, а Пелке Руга:
— Лучше, чтобы пока никто, кроме Оды, об этом не знал. Из соображений безопасности. Мы соблюдали конспирацию, но гарантий, что никто не будет арестован до выступления, все равно нет. А палачи имперской службы охраны — это будет пострашнее излучения. Нельзя допустить, чтобы арест одного из нас погубил все дело.
Никто не возражает, даже те, кто имеет отношение к этой самой имперской службе охраны, включающей и Черный трибунал, и жандармерию, и контрразведку.
— Но главная опасность, — продолжает Руга, — не в том, что мы можем умереть от лучевого удара или в камере пыток. Главная опасность заключается в том, что будет после нашей победы. Весь предшествующий опыт человечества свидетельствует, что свержение существующего строя рано или поздно приводит к личной тирании. Мы не можем этого допустить. Не потому что мы так уж хороши, а потому что ситуация катастрофична. Если мы усугубим ее грызней за власть, страну не спасет никто и ничто. Мы должны вырваться из порочного круга. Более не будет никакого короля, вождя, консула, президента. Коллективная анонимная диктатура — вот в чем я вижу единственный выход. Если мы победим — а мы должны победить, обязаны, — никто не будет знать наших имен. Наших лиц. Мы действуем не во имя личного блага или обогащения, но мы сокрушаем тысячелетний порядок. И в глазах многих мы поначалу будем выглядеть преступниками. И народ должен убедиться в чистоте наших намерений. Да, мы знаем, на какие жертвы идем. Мы подвергнем население излучению, которое лишит его свободы воли, но сами при этом будем испытывать адские муки. Но об этом знаем мы и только мы. Ибо время, когда можно будет открыть народу истину, придет, но придет лишь тогда, когда прекратится война и будет достигнута определенная стабильность. Поэтому мы должны являть собою прямой контраст поведению нынешней правящей элиты с их наглым, демонстративным выпячиванием своего богатства среди всеобщей нищеты, голода, эпидемий. Мы будем неизвестны и безымянны.
— «Лучшее правительство — то, о котором народ знает только то, что оно существует», — цитирует Тавас древнего философа.
Пелке Руга, бросив на него быстрый взгляд, кивает.
— Ели вы согласны со мной, то отныне забудете свои личные имена и станете пользоваться только оперативными псевдо. Это не значит, что вы обязаны забыть и все остальное. Каждый из вас будет заниматься тем, в чем в настоящее время опытен более всего, — только в государственном масштабе. А некоторые институты должны сохраняться при любой власти. Наша первоочередная задача — установление мира, а кто хочет мира, в первую очередь должен решать военные вопросы. Сейчас я зачитаю вам список ответственных.
Авиация, десантные войска — Граф.
Флот, механизированные войска — Барон.
Танковые части и артиллерия — Дергунчик.
Пехота, военная полиция — Волдырь.
Разведка и контрразведка — Филин.
Научно-техническое обеспечение — Шершень.
Финансовое обеспечение, снабжение — Ноготь.
Идеология, административная поддержка — Канцлер.
И все склоняют головы в знак согласия.
Мало кто впоследствии мог в точности вспомнить этот день. Хотя причины были разные. Но те, кто пытался вспоминать, сходились в одном — день был великий, судьбоносный, духоподъемный, иначе как объяснить ту небывалую силу, что подняла с колен угнетенный народ, то единство, что сплотило разобщенные доселе слои общества, тот благородный энтузиазм, что подвиг всех действовать?
Внезапно все передачи столичного радио и телевидения были прерваны. И по всем каналом твердый, мужественный, уверенный голос сообщил — император, его продажные министры и грабительствующие верхи предали страну. Все они давно стали наймитами Хонти и Островной Империи, бросив государство в пекло ядерной войны, чтобы иметь возможность жировать на вражеские подачки.
Все вдруг стало кристально ясно. По-иному и быть не могло! Как иначе объяснить постоянные поражения, которые терпела армия, позабытые с Глухих времен эпидемии, опустошающие страну, чудовищное унижение нации, как не предательством? Терпеть такое было далее невозможно. И голос из репродуктора это подтверждал, пояснял, выражал заветные чаяния.
Народ и армия должны взять власть в свои руки, говорил он. Пусть честные труженики не боятся — ни единого выстрела не будет сделано по ним. Все, кто способен сражаться, — едины с народом, и это теперь сражающийся народ. Пусть трепещут те, кто предал его и наживался на крови и страданиях!
И это тоже была правда, ясная, как Мировой Свет. Все воинские части, расквартированные в Столице и окрест нее, в единочасье перешли на сторону восставших. То же касалось полиции и жандармерии. Повстанцы, нет, уже армия нового правительства взяла под контроль все стратегические пункты, все жизнеобеспечивающие предприятия, банки, транспортные узлы, склады — все, без чего огромный город не мог бы жить и дышать. Восставший народ захватил императорский дворец, особняки аристократов, министров и крупных капиталистов. Сопротивления не оказывал никто.
К сожалению, не обошлось без определенных эксцессов. В первую очередь это были пожары, уничтожившие несколько крупных кварталов. Впоследствии их называли очищающим пламенем, уничтожающим старый, прогнивший мир. Причиной же называли авианалет Островной Империи. Тамошним негодяям не было дела до великих событий, вершившихся в Столице. Возможно, они даже рассчитывали, что главные силы будут отвлечены, и они без помех сумеют совершить свое гнусное нападение. Но они просчитались. Не только противовоздушная оборона, которую давно не рассматривали как реальную силу, обрушила на захватчиков невиданную огневую мощь. (С того дня к ПВО стали относиться к почтительным восторгом.) Контратаковали летчики-истребители. Почти ни один экипаж, поднявшийся в тот день в воздух над Столицей, не вернулся благополучно, но вражеская эскадрилья была уничтожена полностью. После этого судьбоносного дня, когда враги ощутили на себе всю мощь ответного удара, Столица не знала более бомбежек, но в тот день — или ночь? — несколько зажигательных бомб на город все же упало, тушить же пожары было некому. Пожарникам было не до их прямых обязанностей, да и всем остальным тоже. Все спешили поучаствовать в общем празднике.
Хотя нет, не все. Были и такие — немногие, но надо признать, что они были, — которые, вместо того чтобы предаться общей радости, валились на землю, воя, корчась в судорогах и хватаясь за головы, как будто народное ликование причиняло этим выродкам невыносимую боль. Их сметали в победоносном шествии, и если мразь не успевала отползти с дороги, избивали — нет, втаптывали к грязь, как и подобает поступать с такими. Не иначе, гнусные мерзавцы, чьи рожи были залиты слезами, оплакивали падение прогнившего режима и поражение своих хонтийских и пандейских хозяев. Так пусть получат по заслугам, уроды, предатели, нелюди!
