– Зачем было задевать Китцеринга? Ты не дитя малое, которое надо учить, как себя вести.
– Что делать? Порядочных людей мой Дар пугает, вот я и привыкла общаться с непорядочными.
– Камень в мой огород?
– Мы оба сидим в этом огороде. Кто такие Мария Омаль и Бергамин?
– Мария Омаль – куртизанка, из тех, кого посещает лучшее общество, иногда просто для приятной беседы, – тем более что эта дама весьма не юных лет. А Бергамин – писатель. Его книга лежит у меня в багаже, ты, должно быть, видела.
– Так дай почитать. А то я, при своей жизни, не помню, когда в последний раз книгу в руках держала.
– Хорошенькое дело! Я буду голову себе ломать, кто на нас охотится, а ты романы почитывать?
– Точно. Думать ты у нас мастер. Вот если надо что-то сделать – тогда зови меня.
– Не язви понапрасну, я не Китцеринг. А книгу можешь взять.
Он вытащил томик из сумки и протянул Анкрен.
– Спасибо, и бог тебе в помощь с этой дамой. Хотя я не уверена, что ты взял верный след.
– А у тебя есть другие соображения?
– Не знаю. Я должна осмотреться. Понимаешь, из тех людей, с кем я вела дела, только Прокоп и Мозер знали обо мне правду… часть правды. Если наш убийца где-то поблизости, Вендель должен был искать человека, который вывел его на посредников, в Эрденоне. Попробую поискать в этом направлении.
– Не стану спорить. Только будь осторожна. Кстати, этот дом удобен тем, что, помимо черного хода, есть и комната с выходом на улицу. Ты сможешь уходить и приходить, не беспокоя хозяина…
– …которому я так не понравилась. Но у меня есть предчувствие, что понравиться ему было бы хуже.
– Оставим это. И лучше бы тебе в самом деле подождать, пока я раскрою тайну.
– Тайну… Это ты мыслишь широко, а я не умею. Я знаю только, что меня обманули и пытались убить; что убили тех, кого я хорошо знала, и еще не все за это ответили. А тебе – тайны. Гражданская война, аристократы, куртизанки, рыцари, сектанты всяческие, прах их побери… Никогда не связывалась с сектантами. Мне хватит забот и с господствующей Церковью.
– Между прочим, в Аллеве тебя нынче считают ангелисткой. Я там побеседовал со служанкой в «Полумесяце».
– С Тильдой? Помню ее. Хорошенькая такая, вострая. Ты был бы дураком, если б, помимо разгадывания тайн, не переспал с ней.
– Так я не дурак.
– А про себя ты ей что наплел?
– Будто бы я там по делу о наследстве.
– И девушка небось ждет не дождется, когда ты приедешь наследство получать, и сохнет…
– Хватит шуток на сегодня. В самом деле.
– Тогда – доброй ночи.
Но спал он плохо.
10. Куртизанки, рыцари, сектанты
Мария Омаль была в своем роде достопримечательностью империи – продажная женщина, добившаяся высокого положения в свете, при этом никогда не была фавориткой правителя, грехи которой не принимаются обществом в счет, а нравы в Тримейне и Эрде были суровей, чем в Париже или Венеции. Недоброжелатели заявляли, что в настоящее время уважение к ней покоится на почтении к ее преклонному возрасту, и были не правы. Все были согласны, что Марии перевалило за сорок, но как давно это случилось, никто не мог утверждать с уверенностью. Никто также ничего не мог сказать о ее происхождении, хотя имя Омаль, безусловно, было вымышленным.
Предполагали, что она незаконная дочь какого-то знатного дворянина и это пятно лишило ее возможности достойно выйти замуж. Во времена прошлого царствования в Тримейне, когда она была в особой моде, Мария Омаль заявила, что своих обожателей она делит на следующие категории: «любовники по деньгам», «любовники по политике», «любовники по тонкости ума». Тогда сочли, что это очень остроумно. Ее особняк посещали министры, финансисты, путешественники, поэты. И тот, кто жаждал ее благосклонности, обязан был платить в меру своих способностей. Обобранного до нитки графа или маркиза, продавшего ради прихотей прелестной Марии родовые владения, сменял университетский профессор, обучавший ее тонкостям итальянской грамматики, а за ним толпились карнионский банкир, от которого требовалось выгодно поместить накопления дамы, и знаменитый дуэлянт, готовый проучить каждого, кто дурно о ней отзовется.
Это также находили остроумным и оригинальным. Приемы, что она устраивала, были веселы без распущенности, роскошны без вульгарности, и со временем туда стали стремиться не только по зову плоти. Общества Марии Омаль не чурались и служители Церкви, и дамы с безупречной репутацией, тем более что она щедро жертвовала на дела милосердия и покровительствовала нуждающимся. Разбогатев, Мария Омаль перевела почти всех своих любовников в разряд обычных посетителей, предпочитая оставаться законодательницей мод и хорошего тона. Но и теперь, когда она была в летах, губительных для женщины ее профессии, находились желающие предоставить в ее распоряжение сердце, ум, шпагу и кошелек. Это было тем более удивительно, что Мария Омаль не принадлежала к писаным красавицам. Невысокого роста, с чертами скорее миловидными, чем правильными – курносым носом и крупным ртом, – с годами она также несколько располнела. Но кожа ее оставалась неизменно гладкой, взгляд темно-голубых глаз – красноречивым, а более всего в ее пользу свидетельствовали утонченный вкус в одежде и чистая, безупречная речь.
Мерсер отметил последнее обстоятельство, сравнивая голоса госпожи Омаль и ее младшей собеседницы. У той был заметен сильный северный акцент, при том что ей по роду занятий положено было следить за выговором. Белинда Кокс была актрисой, а Мария Омаль, насколько было известно Мерсеру, на сцене не играла. Однако она часто повторяла, что не любит быть единственной женщиной среди мужского общества. Эрденонские благородные дамы и богатые представительницы буржуазии еще не достигли таких высот свободомыслия, как их тримейнские сестры, чтобы посещать дом куртизанки, а вульгарных проституток она бы сама не пустила к себе на порог. Оставались актрисы, занимавшие промежуточную ступень между шлюхами и порядочными женщинами.
Профессиональные актрисы появились на Севере только после войны. До этого в герцогстве Эрдском, в отличие от других частей империи, женщин на сцену не допускали, постоянно действующих городских театров не существовало вовсе, и комедианты, выступавшие при дворе Йосселингов и богатых вельмож, были приезжими. В эрдских труппах, увеселяющих горожан, так называемых «риторических камерах», женские роли исполняли мальчики.
Когда с установлением гражданского мира в Эрденоне открылся театр, изумленная публика увидела на подмостках женщин. По этому поводу развернулась продолжительная полемика, были напечатаны десятки трактатов, памфлетов и стихотворений. Первоначально казалось, что это новшество долго не продержится, ибо голоса противников актрис звучали громче. Поборники нравственности утверждали, что дозволением женщинам играть поощряется разнузданный разврат, патриоты полагали, что сие попирает древние, исконно эрдские обычаи, эстеты приводили множество доводов в пользу того, что ни одна женщина не сумеет сыграть женскую роль с такой изысканной утонченностью, как мальчик. Но кровавые трагедии и развеселые фарсы с участием женщин не сходили со сцены, и постепенно к ним привыкли. Как ни странно, актрис поддержала Церковь. Священники заявляли, что, конечно, актерское ремесло греховно по своей сути и лучше бы не заниматься им вовсе, но если честная замужняя женщина играет на сцене пропитания ради вместе с законным мужем, она имеет возможность этот грех искупить. Другое дело – игра мальчиков в женских платьях. Помимо того, что это прямое нарушение заповедей Писания, называющих ряжение в одежды другого пола мерзостью перед Господом, наказуемой смертью, это ведет к поощрению извращенного вожделения – отвратительнейшего из пороков, завезенных из-за границ и чуждых нравам честного Севера. Короче, актрисы были признаны меньшим злом. К тому же театр традиционно пользовался покровительством наместников. Они назначались из Тримейна, а в тамошних театральных труппах актрисы выступали с давних пор.
