– Как у вас язык повернулся такое сказать про нашу благодетельницу! Да если б не госпожа Эрмесен, монастырь бы зачах совсем! Более никто денег не дает, припасов не закупает! О, время горестное, как все скупы! От крестьян мешка сушеного гороха не допросишься, не то что пшеницы! Последний раз свинью к Рождеству два года назад присылали! А дрова? Сами-то мы слабы, сил нет топор в руках удержать, у нетопленых печей замерзаем! Если б не госпожа Эрмесен…
– …Вьерна Дюльман, она же Эрмесен, обвиняется в колдовстве, устройстве непристойных оргий и попустительстве разврату, – ровным голосом перебил его Бергамин, – а также убийстве господина Лейланда Орана при посредстве отравы и различных чародейных средств. И если монастырь Святой Евгении будет препятствовать аресту преступницы, то навлечет на себя подозрения в пособничестве, а то и прямом соучастии.
Престарелый священнослужитель охнул. У него даже уши побелели от ужаса. Он, наверное, и слов таких не слыхал, во всяком случае в последние двадцать пять лет, а заподозрить его в соучастии в непристойных оргиях мог либо извращенец, либо злостный насмешник. Однако физиономия Бергамина была вполне серьезна.
С трудом выдавив: «Я должен доложить приорессе», священник отступил назад, при том зацепившись ногой за порог и едва не грохнувшись наземь под гогот солдат.
– Вольно всем, – сказал Бергамин. – Это надолго.
Он угадал. Между вторым и следующим явлением прошло еще больше времени.
Солдаты, пользуясь послаблением, спешились, закурили, кое-кто справил нужду, наплевав на незримое присутствие бедных отшельниц. Впрочем, те вряд ли могли разглядеть мужские стати, даже обладая зрением более зорким, чем у духовного наставника, поскольку к четырем часам пополудни уже стемнело и синие сумерки сулили вскорости обернуться беспросветной тьмой.
Но допрежь того приоресса все же почтила их своим присутствием, явившись, опираясь на руку духовника. Правда, кто на чью руку в действительности опирался, сказать было трудно. Будучи годами ровесницей священника, приоресса заметно превосходила его и в росте, и в объеме, а ее насупленным мохнатым бровям и жесткой щетине на подбородке мог бы позавидовать любой из ветеранов Галвинского гарнизона. И голос ее был столь же басист и звучен, сколь у ее собрата – тонок и слаб.
– Богохульники! – возгремела она. – Сущие тати! Знать мы не желаем гнусного навета на нашу благодетельницу!
– Значит, мать Розальба, вы отказываетесь подчиниться власти императора, коего я здесь представляю, – терпеливо произнес Бергамин, – и открыть нам ворота?
– А вам, капитан, стыдно угрожать святому месту и слабым женщинам, все же благородное имя носите! Но, видно, прошли те времена, когда дворяне помнили о чести! Так я вам напомню! Коли нет у вас уважения к дому Господнему, так почитайте вашего императора, которому служите. Ибо более ста лет обитель наша обладает имперским правом убежища, и права этого никто не отменял! Земля, у которой вы стоите, есть земля святая, преступите границу – нарушите закон и божеский, и императорский!
Именно этого Мерсер и опасался. Хотя, если верить Флану, правом убежища в монастыре Святой Евгении давно никто не пользовался, мадам Эрмесен не зря подкармливала эту обитель все время своего пребывания в Галвине. На всякий случай готовила убежище для себя.
– Мы не станем тревожить монастырь, – отвечал Бергамин, – если вы, матушка, дадите слово, что женщина, именующая себя госпожей Эрмесен, все еще находится здесь.
– Слово? – приоресса разгневалась окончательно. – Ты бы еще клятвы от меня потребовал, человек богооставленный! Разве ты не знаешь, что Спаситель запрещает нам клясться? Мало тебе, что с войском пришел мирную обитель осквернять, хочешь, чтоб мы сами осквернились? Видеть тебя не хочу!
Она резко повернулась и двинулась назад. Исповедник, спотыкаясь, едва поспевал за ней.
– Что будем делать? – спросил Мерсер.
– А что тут рассуждать? – Эверт поспешил влезть поперек старшего по званию. – Разнести по кирпичам это воронье гнездо, и дело с концом!
– Не торопитесь, корнет, – сказал Бергамин. – Может, они только этого и ждут. И нечего ухмыляться… не в этом смысле.
– Да, – подтвердил Мерсер. – Вьерна Дюльман могла убедить их задержать нас любым путем. А она умеет добиваться от людей преданности – вы наблюдали это утром.
Хольтвик сник, а Бергамин спросил:
– Так что вы предлагаете?
– Если вы настолько доверяете мне, чтобы послать со мной трех-четырех солдат, знающих окрестности, я могу осмотреть деревни…
– …а мы пока займем позицию здесь. Я согласен.
Изрядно переполошив пару соседних деревень, патруль не обнаружил следов беглянки. Оставалось предполагать, что она и впрямь укрылась в монастыре. Эта новоявленная язычница, поклонница колдовских ритуалов, утонченная отравительница – в монастыре?
Именно так.
Эта женщина очень хитра. Но Мерсер сомневался в том, что ее можно счесть умной. Она спрячется в убежище и будет ждать, пока ее сообщник за пределами Открытых Земель – или сообщники – не окажут ей помощь.
А что делать Бергамину? Либо штурмовать монастырь, либо прекратить подвоз продовольствия к обители и вынудить монахинь выдать Вьерну Дюльман. Сейчас приоресса настроена воинственно, но если ей придется поголодать с неделю, что при ее сложении весьма мучительно, да померзнуть, возможно, это убавит ей спеси…
Проблема в том, что мерзнуть придется солдатам. А взять монастырь штурмом, конечно, не составит труда, но, поступив так, капитан может перечеркнуть и карьеру свою, и нынешнее благополучие. Права убежища в монастыре действительно никто не отменял. И даже военный губернатор, если Бергамин к нему обратится, не сможет этого сделать. Короче, им сильно не повезло, что они не догнали преступницу на дороге.
По возвращении Мерсер понял, что Бергамин, по крайней мере в ближайшие дни, намерен вести по всем правилам осаду, судя по развернувшейся вокруг обители деятельности. Траншей на плацдарме, правда, никто не рыл и редутов не возводил по причине ненадобности, но развалины гостиницы кое-как приспособили для ночлега, закрыв бреши лапником, кругом монастыря развели костры и расставили часовых. Пленного кучера заставили рубить и таскать дрова, походная кухня чадила и бурлила. Бергамин выговаривал сержанту:
– Что за бардак, Спекле! Тут уже крутились какие-то девки! Где вы их здесь-то находите, посреди леса? Или это из монастыря засланные?
– Так, господин капитан, какие засланные? Это из деревни набежали… им же скучно по зимнему времени, а тут любопытно.
– Им любопытно, а мне потом от жалоб не продохнуть – от родителей, у которых дочки в подоле принесли, и от самих девиц изнасилованных!
– Да кто же их насильничает, господин капитан? Сами лезут, что же нам честь полка срамить? И потом, ваше благородие, ущерба же делу никакого. Девки за своей скотиной приглядывать привычные, так что ежели кто из наших ночью погреться решит, сторожить будут не в два глаза, а в четыре!
