Ничего, думала она, пусть погуляет на длинной сворке, пусть погрызет ее. Он испугался своей зависимости от меня и сделал новый рывок на свободу. Ничего, пусть почувствует себя независимым, тогда, может быть, пройдет эта дурь, тогда, может быть, удастся…
А ведь его следовало бы пожалеть – подумала она как бы отвлеченно, и тут же ее всю перекорежило от этой мысли. Пожалеть? Палача? За любовь ко мне? Любовь палача к жертве – можно ли представить себе что-нибудь более отвратительное? И без промедления ответила себе – можно. Любовь жертвы к палачу.
На другой день после отъезда Торгерна она свалилась – заболела. Не было ничего неожиданного в этой болезни, которая редко надолго оставляла ее и которая – как она знала – рано или поздно убьет ее. Ну, убьет – не убьет, а из жизни выгонит. Она знала, что причиной болезни были раны, полученные в отрочестве, тогда залеченные, но навсегда искалечившие ее тело. Проходила болезнь всегда одинаково – сперва нестерпимые боли во всем теле, потом тошнотворная слабость, потом – ничего. В этот раз отличие было в том, что приступ был тяжелее и короче обычных – необходимость жить в постоянной опасности как бы изменила привычные свойства натуры. Не случайно же в присутствии Торгерна она держалась. А теперь она корчилась от боли и обливалась потом – похожее бывало, когда она чрезмерно расходовала свою силу или не могла стряхнуть с себя чужую болезнь. И хуже всего, что, пока боль, как опытный заплечный мастер, ломала каждый сустав, вытягивала клещами каждую мышцу – сознания она не теряла, она могла думать – о чем? Не возвращалась ли она к предположениям, что мучениями расплачиваются за свой дар? «Нет, – говорила она себе, – нет». Но все это было для нее странным образом связано – дар, увечье, чистота телесная и духовная.
Боль отпустила так же резко, как и вцепилась. Пришла слабость. Она больше не чувствовала тела. Меня нет. Только дух бестелесный, только разум и зрение, это и есть я. Вот о чем призваны напоминать эти боли. «Носи иго свободы своей…»
Она уснула. Разбудил ее голос Магды где-то в стороне. С начала болезни она запретила Боне и Магде входить в ее комнату, хотя и знала, что они будут подглядывать. Сейчас солнце заливало комнату, и Магда у дверей орала на часового. Тот, в последние дни не слишком соблюдавший свои обязанности, на этот раз, видимо, решил проявить бдительность и куда-то Магду не пускал.
– Да ты знаешь, кто я? – гневалась та. – Я служанка великой княжеской ведьмы. Я ей скажу – она знаешь что с тобой сделает?!
«По ушам бы тебя за такие речи», – подумала Карен и снова задремала. Потом все опять пошло как обычно, и о болезни сторонний наблюдатель мог догадаться только по походке, в лице и голосе ее ничто не отразилось, но ходить, как всегда, быстро она пока не могла. Потом и это прошло. Слежка за ней, как обычно в отсутствие Торгерна, уменьшилась, а часового Флоллон и вовсе убрал.
И все шло тихо-мирно, пока не прибыла Линетта.
Это случилось около Духова дня, который в тот год приходился на середину июня. Говорили, что госпожа прибыла поклониться малхеймским святителям. Сопровождала ее значительная свита, возглавляемая ее дядей со стороны матери.
Карен узнала про приезд Линетты заранее. От Флоллона. Он заметно растерялся. С одной стороны, плохо, что Торгерна нет, – дом без хозяина, оскорбление! С другой стороны, оно так вроде бы и лучше… Но Карен была исключительно довольна. В любом случае события приобретают ход. А прятаться ни к чему. И высовываться тоже. Как обычно, в толпе, среди всех… Хотя «среди всех» теперь не получается. Вокруг всегда расступаются. Поэтому на приезд госпожи она поначалу смотрела с галереи, выйдя из Западной башни, опершись о парапет. И хотя госпожу окружало много мужчин, с виду вполне значительных, геройски играющих желваками или, напротив, сияющих улыбками, и именитые сановники, церковные и светские, самыми высокородными среди них были Сигферт, дядя Линетты, и присоединившийся к ним в Малхейме Аврелиан, по мнению Карен, всех их надлежало сбросить со счетов. Она остановила свое внимание на Линетте. Насколько можно было разглядеть сверху, красота Линетты соответствовала тому, что о ней рассказывали. Настоящая «пряха мира», как в песнях поется, – высокая, стройная и светловолосая. Свободная одежда не скроет природной статности. Тяжелые серебряные застежки на плаще. На голове повязка из тонкого льна. Светлые волосы заплетены в две длинные косы.
Когда первоначальная суматоха несколько поутихла и народу во дворе крепости стало поменьше, но госпожа все еще находилась на высоком крыльце, принимая приветствия, Карен спустилась вниз, чтобы взглянуть на Линетту поближе. А при ближайшем рассмотрении госпожа оказалась еще лучше. Нежная белая кожа без загара, но не мраморная, не мертвенно-бледная, живая белизна. Губы, словно выведенные земляничным соком, и темные узкие брови. Глаза, затененные длинными ресницами, а на самом деле светлые – светло-голубые. Бледное золото и блеклая голубизна – цвета северного лета. Красота спокойная, надежная, которой можно любоваться, как любуются лесом, морем или красивым зданием.
Однако, наблюдая за Линеттой, Карен заметила, что и та, в свою очередь, смотрит на нее, сначала как бы краем глаза, а потом и вовсе не скрываясь. Какая-то женщина из приближенных шептала ей на ухо, натягивая на лицо конец головного покрывала. А как же! Этого следовало ожидать. Скажи о человеке что-нибудь хорошее, дай бог, услышит собеседник, скажи «ведьма» – сразу донесут и до Вильмана.
Настойчивый взгляд Линетты заметила не одна Карен. Окружавшие ее женщины отодвинулись в стороны, и Карен оказалась в одиночестве. Ей бы смутиться от высочайшего внимания, но она смущаться и вовсе не умела. Свобода, которую дает женщине некрасивость, гораздо больше власти, которую дает красота.
Затем она услышала негромкий медленный голос:
– Так ты и есть княжеская ведьма?
– Люди здесь так говорят.
Концы ресниц чуть дрогнули. Она удовлетворена. Спросила с каким-то холодным интересом:
– Можешь предсказывать судьбу?
– Это может любая гадалка на перекрестке, – безразлично сказала Карен.
– Читаешь по звездам?
– Чаще по глазам.
– Какое же у тебя ремесло?
– Самое простое. Понимать людей лучше, чем они сами себя понимают.
И вновь почти неуловимое глазом движение в лице, означающее – разговор окончен. Линетта повернулась к своим дамам, и вскоре они проследовали дальше.
Отлично! Все идет как надо. Мы обе спокойны, просто загляденье. Только мое спокойствие от знания, а твое – от незнания. А уж касательно чтения по глазам, то кое-что явно читалось в этих прекрасных глазах. Разочарование. Она явно разочарована. Наслышалась про княжескую ведьму и была готова увидеть демоническую красавицу или, наоборот, страшную старуху, даже чудовище с рогами и хвостом, а перед ней была просто некрасивая женщина – с острым носом, узкими губами и непомерно разросшейся гривой волос.
Карен посмотрела на солнце. Часа два пополудни. Раньше вечера ждать нечего. Времени полно.
