Эберо Ивелин.
Наверное, я произнес это имя вслух. Потому что важный старик, до того не замечавший меня, обернулся. Поглядел на отца, потом на Ивелина. И, что удивительнее всего, на меня. Словно он меня видел. И, что еще удивительнее, милостиво мне кивнул. Не так, как граф Гарнет, – из-за отца, а именно мн е.
Так закончилось наше посещение Турнирного поля и день па д’арма.
Да, о чем-то я еще забыл рассказать. Точно. Отец же взял меня туда, чтоб я увидел императора. Так я его увидел. Его императорское величество Георг-Эдвин оказался совсем молодым человеком, тщедушным и рыжим. Вот и все, что я запомнил в тот день.
В последующую неделю я почти не видел отца. И столицу тоже не видел, потому что из дому меня не выпускали даже с охраной. И не такой я был дурак, чтоб на это обижаться. Теперь Ивелины точно знали, что я в Тримейне. Если бы на меня снова напали в Тернберге, я сумел бы если не отбиться, так удрать. А столицы я не знал.
И, сидя в доме, вспоминал, как таращился на меня Эберо. Он же видел меня впервые в жизни! Впрочем, как и я его. И отец должен был знать, что Эберо приедет. Или хотя бы догадываться.
Видимо, так. И он нарочно взял меня с собой. Чтобы показать Ивелину, что я жив и под отцовской защитой. Или дело не только в этом?
Мало у меня опыта, чтоб распознать, какая игра тут ведется. Да и ума тоже.
А потом отец сообщил, что мы направляемся на праздник в дом барона Стенмарка. Барон – это и был тот старик, который находился рядом с отцом в ложе на Турнирном поле. И он отмечал день рождения своей дочери.
Как ни старался я теперь прислушиваться к разговорам старших, я пока мало уяснил, кто из столичных господ есть кто и у кого сила при дворе, в новоизбранном парламенте или в гвардии. И кем был барон Стенмарк и каково было его положение, я не знал. Но он был очень богатым человеком. Может, правда, это мне как провинциалу показалось и настоящей роскоши я еще не видал. Но дом барона выглядел подлинным дворцом. Полковник Рондинг – на сей раз он был вместе с нами – сказал мне, что у барона есть паи в торговых компаниях Карнионы. В бывшем королевском домене дворяне торговлей не занимались. На Юге – другое дело, там это за позор не считается. И даже наоборот: кто богат, тот и аристократ. И, стало быть, Стенмарк землями владел в бывшем королевском домене, а дела вел на Юге. А устраивать он собирался в один день – представление, пиршество и бал.
Мне было любопытно только представление посмотреть. На балах плясать – это не по мне, и не обжираться же я в столицу приехал.
А пока хозяин дома принимал гостей в большом зале, увитом гирляндами цветов похлеще, чем тот дракон на Турнирном поле. Кроме самого барона, там была дама, толстая и низенькая, в полосатом платье, малиновом с серебром, таком широченном и разукрашенном шитьем, что у нее, должно быть, ноги опухали таскать подобную тяжесть! А вместо чепца, какие в нашей провинции носят пожилые дамы, у ней на голове был берет, делавший ее похожей на гриб. Без сомнений, это была баронесса.
Дочка-именинница тоже стояла рядом с хозяевами. Эта была совсем другая – высокая, пышноволосая, красивая. Правда, не шибко молодая – лет двадцать, наверное. Но я на нее не очень смотрел, потому что среди гостей объявили видамессу Дидим с сыном. А мужа ее, того самого, про которого говорили такое, что я половину слов не понимал, не объявили. И Эберо Ивелина – тоже. Как будто брат и сестра нарочно ходили поодиночке.
Она смотрела в нашу сторону. Так смотрела, что я решил – сейчас подойдет. Сделает вид, что узрела любимого родственника, и поздоровается с ним. Но она так не поступила.
Беретруда была похожа на своего брата. Не так, как близнецы, они и не были близнецами, но по-родственному. И в то же время отличалась. Если Эберо был никакой, она… ну, как будто в эту преснятину подбросили перца. Не знаю, почему мне так померещилось. Она ведь такая же блеклая была с лица, как брат, да еще, по нынешней моде, у нее были брови выщипаны и волосы надо лбом то ли подбриты, то ли просто туго утянуты под золотую сетку. Поэтому лоб выглядел очень круглым и выпуклым, как у большой рыбины (нехорошо, конечно, благородных дам то с грибами, то с рыбами сравнивать, но что ж тут поделаешь). С ней был мальчишка, года на три младше меня. Весь из себя в кудрях – завивали, не иначе, – щеки румяные, камзол в буфах, штанцы в сборках и бантах – тьфу! Так бы и врезал. Но, во-первых, далеко, а во-вторых, меня учили, что нельзя бить мелких.
Короче, не знаю, как мелкий, а мамаша нас видела. Даже так, сдается мне: Эберо Ивелин свиделся с нами на турнире случайно, а вот сестрица его точно разведала, что мы здесь будем, и притащилась, чтоб на нас посмотреть. А сыночка своего прихватила не столь для приличия, сколь в отместку отцу. Мол, и они в роду не последние.
А вот что замышлял отец, мне неведомо. Спросить было неловко, и я решил дождаться, когда все прояснится само собой. Тем паче что и представление началось.
Я полагал, что тут меня вряд ли чем удивят – будут играть комедию или моралитэ. В Тернберг заезжали комедианты, и я пару раз видал, как они представляют. А в столице лицедеи разве что разряжены будут попышнее да музыкантов при них будет побольше, а в остальном – все то же самое.
И тут я дал маху. То есть, конечно, и комедианты были разряженные, и музыку играли, но это было не главное. Изображали они аллегорию (ну, любят в Тримейне аллегории), но совсем не такую, как на Турнирном поле. Называлась она «Семь планет правят страстями». Про семь планет и как они правят, я слышал – лиценциат Ираклиус успел меня просветить. А здесь это показали воочию.
В зале, отведенном для представления, сферы планетные двигались сами собой по хрустальным небесам. И я бы принял это за волшебство, но полковник Рондинг только посмеялся моему тупоумию и сказал, что все это делают нарочитые механические рычаги, что скрыты за сценой и под ней. Такие механические представления нынче в моде в Карнионе, он там и похитрее зрелища видывал.
Когда сфера оказывалась перед зрителями, то она чудесным, то есть механическим, способом раскрывалась, и из нее выходил как бы дух планетный. А на сцене появлялись люди, кои как бы под этой планетой родились, и хор пел, как ихние страсти планетой управляются. Скажем, когда висела перед нами планета Марс, то выбегали на сцену воины в шлемах и доспехах и начинали рубиться – не по-настоящему, конечно, а понарошку – воинственность свою показывать. А позади них вспыхивали огни – не знаю уж, как пожара не случилось, – восходили кровавые звезды и летали кометы.
А больше всего механического умения понадобилось, когда взошла планета Венера. Из нее вышла красавица в длинных золотых волосах и спела длинную песню (ария называется) про то, как она есть богиня и как красота ее блекнет, как блекнет свет ее планеты на заре, перед красою сегодняшней именинницы. А над планетами, пока она пела, и после – над залом самим – летал какой-то парнишка. Ей-богу, летал, хотя и без крыльев. Даже полковник Рондинг подивился и сказал, что не знает, как оно устроено, так хитро все механик придумал. Уж не знаю, что этот парнишка собою изображал, вроде бы духи свое уж отыграли. Кто-то по соседству сказал, что это гений эфирный, но мне это было непонятно. Я сначала решил, что он не живой, а вроде бы из бронзы сделанный и надраенный. Или там из меди.
