Он прошелся по кладовой. «А я считал тебя тупым воякой, — думал Раймунд, глядя ему в спину. — Так мне и надо».
— Я хочу, чтобы она любила меня, а не расплачивалась с долгами… а она как завороженная сейчас…
Раймунд собрался с мыслями, чтобы открыть ему истину и положить конец его сомнениям, но Вельф продолжал:
— Ей нужно опомниться. И забыть. И тогда священник соединит наши руки. А до того между нами ничего не может быть. И в этом, — он резко повернулся к Раймунду, — я дал себе клятву.
«Славно! Похож ты на аскета, а? Сгоришь и свихнешься». Он чувствовал усталость и злость на себя, однако сказать Вельфу то, что он только что хотел, язык не поворачивался. Пусть они сами. Адвокат он. А не духовник. И не лекарь.
— Давай-ка лучше вернемся. Бог знает, что замышляют мои союзнички.
Переговоры завершились следующим решением: Вельф отпускал епископа и Лонгина, а в залог его свободного выхода из Нижней Лауды там пока оставался Раймунд. Но к вечеру и он должен был вернуться в Гондрил, иначе условия теряли силу.
То самое чувство тревоги мучило Раймунда еще больше. Может, это оттого, что он еще не видел Адриану, вершителем судьбы которой он нынче выступил?
— Пока ты будешь их выпроваживать, — шепнул он Вельфу, когда все поднялись, — я хотел бы попрощаться в ней.
— Сразу за лестницей направо будет дверь, — ответил Вельф. — Она там.
Дверь оказалась приоткрыта, и из-за нее тянуло холодом. Он постучал, и дверь сама распахнулась. Войдя, Раймунд поежился — в комнате были открыты окна. Адриана сидела перед ним в кресле, положив руки на подлокотники. На ней было коричневое платье из крашеного холста, видимо, принадлежавшее хозяйке. На плечах — вчерашний плащ. Ноги, стоявшие на приступке, были обуты в меховые сапоги.
— Salve, domina.
— Здравствуй, — она не поддержала делано-шутливого тона. Было в ней нечто чуждое, незнакомое. Немного приглядевшись, он заметил — волосы ее были не распущены, как он привык видеть, а собраны на затылке в узел. Седина выделялась в них больше обычного.
— Мы разъезжаемся сегодня.
— Я знаю.
«Зачем ей понадобилось выстужать комнату? Впрочем, возможно, в темнице она истосковалась по свежему воздуху».
— Он сказал мне…
— Да. Я уезжаю с ним. Ты не замерз? А то здесь сквозняк.
— Ничего…
Разговора не получалось. Он вглядывался в нее, надеясь найти разумное объяснение своим дурным предчувствиям. Она что-то говорила. Прозвучавшее слово «благодарность» заставило его содрогнуться.
— …я как-то упоминала при тебе, что у меня есть деньги. Когда сойдет снег, мы сможем их достать. Так что он не бесприданницей берет меня…
«И это — та самая женщина, что смеялась на смертном костре?»
— …а что до моего происхождения, то для хорошей жены это неважно, и он так считает…
«Вчера она возвысилась над всеми, и вот вернулась, вернулась…»
— Как твои ноги? — спросил он.
— Побаливают слегка… Говорят, гусиным жиром надо смазывать…
«Неужели я желал ей смерти… ради героического конца? Нет! Нет! Никогда!»
Отгоняя проклятую мысль, он не заметил, что она замолчала, и теперь уже она смотрела на него своими запавшими глазами. И он догадался, что все невысказанное им вслух для нее так же ясно, как для него. Словно отвечая, она сказала:
— Да. Я уеду с ним. Буду ему верной женой. Матерью его детей.
— Ты говоришь так, будто…
— Нет, почему же. Я рада. Но ведь это уже вторая моя смерть. И Странник… и Адриана… — она отвернулась к окну. — Кто я?
Он уже не восхищался ею, как вчера, а жалел. Жалел, потому что понимал. Ибо новая ее душа родилась в муках.
Выйдя, он без сил опустился на ступеньку лестницы. Ничего доброго не ожидал он от этого брака, который сам защищал с такой горячностью. Но почему? Все кончилось хорошо… Однако хороший конец часто бывает началом новой истории, а какой она будет — кто знает… И ведь Адриана так боялась встречи с Вельфом. Нечто непоправимо ужасное… Начало в бесконечной цепи несчастий… История не закончена. Приговор отсрочен, но не отменен. Проклятие не снято. Он зашел в зал, забрал плащ и шапку и вышел. Снова подивился, как нынешний день не похож на прошедший (Стояло полное безветрие. Снег падал большими хлопьями. Из конюшни выводили и седлали лошадей. Он слышал крики мальчишек, бросавшихся снежками. Мимо крыльца проехал Джомо, кивнувший ему, как доброму знакомому. Оглянувшись, он увидел, что ворота раскрыты и возле них уже собираются аскеловские дружинники. На крыльцо, держась за руки, вышли Вельф и Адриана. Они смотрели друг на друга, и, глядя на их лица, Раймунд почти поверил в нелепость своих предчувствий. Эти двое людей — они счастливы, а он, которому это не дано, измыслил от одиночества какой-то бред. Он снял шапку.
— Мы будем ждать тебя в Сегирте, — сказал Вельф, обращаясь к Раймунду.
Адриана слабо улыбнулась, точно ободряя его. Вельф надсадил ее на коня и сам вскочил в седло. Они поехали рядом. Адриана сидела в седле прямо, очевидно, силы ее все же восстановились.
Вельф натянул поводья.
— Ну, пора.
— С Богом, вперед! — крикнул Джомо, и всадники повалили за Вельфом, разбрасывая выросшие за ночь сугробы. У ворот Вельф еще раз обернулся и взмахнул рукой.
— До встречи!
Лишь на мгновение удалось Раймунду различить в проеме ворот темную фигуру Адрианы, потом ее закрыли другие. И вот, наконец, последний всадник скрылся за воротами. Раймунд не уходил с крыльца. Снегопад усиливался. Насколько хватало зрения, Раймунд следил за всадниками, пересекавшими белую равнину, дальше и дальше от Нижней Лауды, под серым небом, закрытым тяжелыми тучами. Уже давно они исчезли за снежной пеленой, а он все стоял.
ИСТОРИИ О КОЛДОВСТВЕ
Ночь правды
Когда в дверь постучали, сестра Тринита читала «Sci vias» Хильдегарды Бингенской. Это был довольно редкий список, полученный от настоятеля кафедрального собора, и оставлять книгу крайне не хотелось. Но что делать? Устав гласит: дела милосердия — превыше всего. Сестра Тринита со вздохом отложила творение святой аббатисы и сказала:
— Входите, не заперто!
Вошедшей, как и ожидалось, оказалась женщина. Но, когда она миновала темную прихожую, сестра Тринита испытала некоторое удивление. Нет, не женщина, скорее, девочка. Лет тринадцати, а может, и меньше. Посетительницы сестры Триниты обычно бывали старше. Разве что… ну, предположим, опасно болен кто-то из родных.
Она была одета как горожанка из приличной семьи. Хорошенькая. Со временем, возможно, станет еще лучше. Но пока мила в основном юной свежестью, с еще полуоформившимися чертами лица. Однако кое-что мешало отнести ее к разряду милых бессмысленных котяток, как большинство ее сверстниц. Глаза. Точнее, взгляд этих глаз.
