— Черити. Пожалуйста, — едва слышно прохрипел Балтазар. —
Прошло тридцать пять лет с тех пор, как мы были вместе!
— С тех пор как мы жили вместе — возможно. Но я видела тебя
задолго до сегодняшнего дня, задолго до Альбиона. Я за тобой приглядываю. —
Черити обхватила себя руками. — Мне нужно оружие охотника.
Лукас стиснул зубы:
— О черт, нет!
— Лукас, — прошептала я. — Давай. Она тебе не доверяет.
— Я ей тоже не доверяю!
— Мы все избавимся от оружия, — предложил Балтазар, стараясь
вести себя разумно.
— Вы вампиры, — сказал Лукас. — Вы уже сами по себе оружие.
Черити вытянула руки.
— Ладно, пусть у тебя остается все, кроме одного. Отдай мне
только одну вещь. Тот большой нож, который ты приставлял к моему горлу в
больнице. Тогда я буду чувствовать себя увереннее.
— Ни за что, — отрезал Лукас.
— Со мной все будет хорошо, — пообещала я. Черити выглядела
такой юной и такой замерзшей; она стояла там и дрожала, умоляюще вытянув свои
тонкие ручки. — Лукас, пожалуйста!
Лукас кинул на меня ужасно сердитый взгляд, но сунул руку
под куртку и вытащил свой широкий нож, однако не передал его Черити, а положил
на мостовую. Их взгляды схлестнулись, и Черити, не отводя глаз, опустилась на
колени и взяла нож, а Лукас держал руку на поясе, где, как я знала, у него был
кол.
Может быть, нам следовало раньше, до всего этого, обратить
внимание на Кортни, но все мы знали, что кол, пронзивший сердце, не убивает
вампира по-настоящему — во всяком случае не навсегда. Вытащи кол, и вампир
оживет, как ни в чем не бывало. Я уже думала, что в конце концов нам придется
вытащить из Кортни кол и как-то успокаивать ее, потому что она будет еще более
разгневанной, когда придет в сознание.
— Мир? — спросил Лукас.
— Да. — Черити очень странно ему улыбнулась. — Мир. По
крайней мере сегодня, охотник, я тебе ничем не угрожаю.
Лукас почему-то решил, что это знак и что теперь никто лучше
его не сможет достучаться до Черити.
— Тебе нужно послушаться своего брата. Я не командую Черным
Крестом, никоим образом. Если хочешь спастись от охоты, лучше играй по правилам
Балтазара.
— Я уже выучила правила, по которым нужно играть, — ответила
Черити. — И волноваться о собственной безопасности следует именно вам.
— Что ты сделала, Черити? — Балтазар взял ее за плечи, но не
желая обнять, а скорее намереваясь как следует встряхнуть. — Отвечай!
— Завела новых друзей, и они показали мне путь. Тебе лучше
пойти с нами, Балтазар. Ты станешь куда более счастливым, если начнешь смотреть
в будущее, вместо того чтобы оставаться в западне прошлого.
— О чем это ты говоришь? — требовательно спросила я.
Черити вырвалась из рук брата.
— Я хочу сказать, что для вампира существует только один
путь. Не стоит тратить время на тоску по тому, чего у тебя нет, на людей,
которых ты знал при жизни, на ежеутреннее отпаривание школьной формы академии
«Вечная ночь». Хотеть нужно только то, что у тебя есть. Брать то, что можешь
взять. И приветствовать то, чем ты стал.
— Убивать, — подытожил Лукас. — Ты хочешь сказать, что
единственный путь вампира — это убивать.
Черити улыбнулась и опустилась на колени рядом с
безжизненным телом Кортни.
— Уж ты-то знаешь об убийствах все, точно?
Лукас помотал головой:
— То, что делаю я, это совсем другое.
— Правда? Давай-ка посмотрим, на что годится твое оружие. —
Черити покрутила широким ножом Лукаса и внезапно с невероятной силой опустила
его на шею Кортни, обезглавив ее.
Если отрубить голову, убиваешь вампира навсегда.
Тело Кортни дернулось и замерло. Кожа ее мгновенно посерела
и высохла, съежившись вокруг костей, плоть начала разлагаться. Отрубленная
голова каталась из стороны в сторону. Та часть лица Кортни, которую я видела,
уже перестала быть лицом, превратившись во что-то похожее на бумагу землистого
цвета, натянутую на череп. Когда вампир умирает, его тело разлагается до той
степени, до которой оно разложилось бы за время, прошедшее после его первой
смерти. Самые старые просто обращаются в прах. Кортни умерла двадцать пять лет
назад, значит, от нее осталось еще довольно много. Слишком много.
Я ахнула. Балтазар отвел взгляд. Черити улыбнулась Лукасу.
— Что ж, неплохая вещь, охотник. Теперь твой секрет
сохранен, Балтазар. И не говори, что я тебя не люблю.
Она тут же отвернулась от нас и побежала, почти мгновенно
исчезнув в подлеске. Балтазар сделал два неуверенных шага ей вслед, но
остановился.
Черити убила Кортни! Черити убила. И я видела, как она это
сделала. Мне казалось, что она такая беспомощная, такая испуганная, такая
слабая — как я могла так ужасно ошибаться? Я вспомнила, как Лукас не доверял
Черити, а я настаивала на том, что она нуждается в защите, и меня охватил стыд
такой же сильный, как и мой ужас. Сколько во всем случившемся моей вины?
Несколько минут никто из нас не мог произнести ни слова, но
в конце концов я спросила:
— И что нам теперь делать?
— Что? — Балтазар все еще смотрел в ту сторону, где исчезла
Черити.
— Она имеет в виду, с телом. — Лукас присмотрелся
внимательнее и поморщился. — Утром люди выйдут из своих домов и увидят вот это.
Да они с ума сойдут от страха! Проведут экспертизу, и то, что это труп
двадцатипятилетней давности, только добавит вопросов.
Смогут ли они сопоставить ДНК Кортни? А ее зубную карту? При
мысли о том, что та славная семья, живущая в каком-то квартале отсюда, узнает,
что разложившийся труп Кортни обнаружили на их же собственной улице во время
празднования дня рождения, меня окатило волной ужаса. Наверное, это было самым
кошмарным, что только можно себе представить.
— Мы должны убрать ее отсюда, — решительно сказала я. —
Где-нибудь похоронить.
— Копать мерзлую землю? — спросил Лукас. — Лучше ее сжечь.
Он сказал это без всякого подтекста. Но Лукас не знал страха
вампиров перед огнем и не понимал, как отвратительно прозвучали для меня его
слова: сжечь кого-то, а не похоронить достойно.
Может быть, все дело было в моем отвращении к идее кремации.
Может быть, в потрясении: Кортни никогда мне не нравилась, но я не желала ее
смерти. Может быть, в напряжении, охватившем меня, когда нас едва не
разоблачили, а потом все разрешилось самым ужасным из всех возможных способов.
Может быть, дело в Балтазаре, выглядевшем так потерянно. Может быть, в гневе на
саму себя и мою дурацкую веру в доброту Черити. А может быть, просто сказались,
наконец, месяцы разлуки.
Что бы это ни было, что-то внутри меня взорвалось.
