Есть однако, и такие, что готовы заглазно , на сновании досужих слухов осудить меня, именуя колдуном, наподобие тех гоэтов, что восковые фигурки раскаленными гвоздями протыкают, приворотные зелья из всяких мерзостей варят, сами в волков и филинов перекидываются, и разных простаков, либо врагов своих заклятых, в бессловесных тварей обращающие…
Мимнерм толкнул Сальвидиена локтем.
– Не напоминают ли тебе, друг, его речи о недавних событиях? Любопытно, как наш мудрец выкрутится?
Ни Петина, ни Луркон не позволили себе ни подобных вульгарных речей, ни вопросов (скорее подобающих Фениксу, чем Мимнерму, но стоило учитывать, что оба были уроженцами Ареты, а следовательно, подвержены азарту), хотя Сальвидиен не сомневался, что они также вспомнили о процессе.
– Не стану утверждать, подобно легкомысленным скептикам, – продолжал Партенопей, – будто колдовства вообще не существует, и все это уловки хитрых мошенников, призванных запугать несчастных невежд и вытянуть из них побольше денег. Нет, благороднейшие граждане Ареты, злокозненное колдовство существует, оно отняло здоровье и самую жизнь у множества людей – как нежных юношей, так и мужчин в расцвете сил, даже и младенцев у материнской груди не пощадило оно, и тысячу раз правы мудрые имперские законы, назначающие смерть колдунам. Но не колдовству посвятил я жизнь свою, а тавматургии, сиречь магии. Какая разница, спросите вы? И я отвечу – подспорьем же мне свидетельства многих писателей, – на языках иных народов, более древних, чем те, на которых говорят в Империи, «маг» означает то же, что и жрец.
Сальвидиен в подобных материях не разбирался, но заметил, что Мимнерм согласно кивнул.
– А что за преступление – быть жрецом, изучать, как принято, законы священных обрядов, правила жертвоприношений, различные религиозные системы, и хорошо в них разбираться? В Хинде, откуда, как известно, родом вся мудрость мира, утверждают, что магия – наука, угодная бессмертным богам, она безусловно священна, и в названном Хинде не разрешают сделаться магом первому встречному, как не разрешают ему стать царем.
Партенопей придал делу совсем иной оборот, – меланхолически подумал Сальвидиен, но сам он в процессе защиты никак не мог бы последовать по пути, избранному магом.
– Но если вы решите, что я принадлежу к числу тех, кто общается с бессмертными богами, вы воздадите мне честь, коей я пока недостоин. Я доселе лишь восхваляю богов, позволивших мне постигнуть природу вещей и первопричину поступков. Я верю, что существуют какие-то божественные силы, стоящие по своей природе и положению между богами и людьми, и что они управляют всеми прорицателями и чудесами магов! С этими-то силами и научился я общаться с младых лет, посетив Хинд, откуда…
– … исходит вся мудрость, – пробормотал Мимнерм, делая запись на дощечке.
… – вся мудрость мира. Там провел я годы в обители мудрецов, и святость чистой жизни их такова, что могут они и в воздух подниматься, устремясь к Солнцу, и огонь прихватить с неба, и не принимать пищи хоть десять лет и более, и повелевают они дождями и ветрами, и потому не нужны их обители ни крепкие стены, ни воины, оружием блещущие – те божественные силы, о которых упоминал я, служат им охраной. Там превзошел я учение о магии чисел, что открывают тайны прошлого и грядущего, там услышал я подтверждение тому, чему учили наши древние учителя – что не единый раз приходим мы в этот мир, но рождаемся раз за разом и проживаем множество жизней, и зависят блага наши и несчастья от заслуг и преступлений нашей прошлой жизни. И там узнал я сокровенную тайну – что и мир наш – о дивное диво! – не един во вселенной, и бессмертные боги, играя и радуясь, творят миры во множестве и разрушают их, подобно тому, как дети лепят из песка дома и крепости, и после рушат. Там получил я знаки, даваемые посвященным. и среди них – вот этот перстень. – На пальце мага сверкнул в отблеске солнца крупный красный камень, которого Сальвидиен поначалу не заметил. Должно быть, Партенопей держал кольцо камнем внутрь, а затем в точно рассчитанный миг перевернул его. – Он увеличивает волшебные силы, но на руке непосвященного тут же теряет чудесные свойства. Но это еще не все…
Партенопей развел руки в сторону. Под его широкой одеждой, полностью скрывавшей тело, что-то зашевелилось, а затем из складок плаща выросла и поднялась треугольная черная голова. На мгновение показалось, будто у мага две головы – человеческая и змеиная. Зрелище было не из приятных, и Сальвидиен поежился. Менее хладнокровные люди охали, восклицали, всплескивали руками. Петина, следует заметить, к ним не относилась.
– Этот змей, взращенный в обители мудрецов, и наделенный ими разумом, превышающим человеческое разумение. таинственным образом приращен к моему телу, и помогает мне прорицать и врачевать. При его посредстве я остановил чуму в Диотомах, излечил сына правителя Береникеи от приступов бешенства, из Апии провидел события, происходящие в тот день в Столице, и совершил много таких деяний, что обо мне боги возвестили, как о муже божественном, и возвестили они это не только многим людям в отдельности, но и принародно. Даже уже и в Хинде самом прошла молва обо мне, и царь этой благословенной страны прислал за мной ради помощи и совета. Дело в том, что основатель династии тысячу лет назад зарыл на границах своей державы семь адамантовых мечей и предрек, что они охранят царство от врагов, но и расширить границы сможет лишь тот царь, что мечи эти найдет. И, собираясь в поход на Артабану, властитель хочет заручиться моей помощью в розысках. Скоро, скоро покину я пределы Империи и отправлюсь туда, где грифоны высекают золото из скал силою ударов своих клювов…
Змей повернул голову к лицу Партенопея и зашипел.
– Но довольно! – воскликнул маг как бы в смущении. – Тягостно говорить о себе столь пространно и высокопарно, а я еще должен доказать вам, что все, о чем повествовалось – не пустые слова. Если боги дадут мне надлежащие силы, я покажу вам – и немедля, при свете дня – дивную картину иного мира, а может быть, сделаю некие прорицания, хоть об этом я предпочитаю говорить с взыскующими истины с глазу на глаз. Теперь же готовьтесь внимать, как я сделаю недоступное – доступным, невидимое – зримым.
Пока Партонопей говорил, его босоногие ученики, двигаясь неслышно, но сноровисто, вынесли бронзовые треножники и такие же зеркала, и расставили их вдоль сцены. Поскольку внимание зрителей было отвлечено, они заметили это, лишь когда маг умолк. Сальвидиен попытался посчитать, сколько там этих приспособлений, но не преуспел – не оттого, что треножников и зеркал было так уж много, просто некоторые закрывали друг друга.
– Они помогут мне – молодые мои ученики, все безупречного происхождения, ватага молодцов, примечательных ретивостью в науке, но к витийству вовсе безразличных.
И верно – к витийству эти молодые люди были безразличны. Когда они разом запели, Сальвидиен не мог разобрать ни одного слова. Но не оттого, что поющие были косноязычны, как рабы и арендаторы в Гортинах, разгоряченные удачной охотой. Голоса выводили мелодию без слов, высокие и низкие, но удивительно слаженные. Они пели монотонно, мрачно, сосредоточенно, и никто в публике – ехидной и злоречивой публике Ареты не нарушил этого пения ни смешком, ни перешептыванием. А Партенопей, обходя сцену, касался треножников правой рукой, на которой был перстень – и тотчас над треножником само собой вспыхивало синее пламя.
