Книга Чудо и чудовище, страница 27. Автор книги Наталья Резанова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Чудо и чудовище»

Cтраница 27

Проснулась она в слезах. Но даже если б она не плакала, окружающая красота померкла. Она была насквозь лжива. эта красота. И Дарда ни за что не осталась бы здесь. В горах, среди скал и снега, в безводной пустыне ей будет лучше, чем в этой ловушке. Никогда больше она не позволит себе поддаться обману красоты.

Дарда вернулась в пустыню еще беднее, чем была. Ступившийся нож пришел в негодность, и она его выбросила. И она не стала загружать сумку камнями для пращи. Из оружия у нее остался только посох. Овчина, служившая ей накидкой и одеялом, почти полностью облысела, и выглядела не лучше платья. Единственное, что осталось в целости – обмотки на ноги, поскольку предшествующие месяцы Дарда ходила босиком.

Наверху было не такое пекло, как помнила Дарда. Здесь время шло, а не стояло, и сезоны менялись ощутимо. Но все равно, жара стояла отчаянная. И солнце слепило немилосердно. От жары, напекавшей голову, от солнца или от рыданий Дарда плохо осознавала, что происходит, и впоследствии не могла бы сказать, долго ли она добиралась до дороги, и встречался ли кто ей по пути. Последнее было возможно, но если кто-то и замечал ее, то вероятно приходил к выводу, что такое убогое существо не стоит ни ограбления, ни угона в рабство.

Однако на дорогу она вышла. Произошло это вероятно, на второй день. Вернее, вышла Дарда на тропу, которая в свою очередь привела ее к дороге на Кааф. Но если Дарда и определяла направление, то не глазами. Она шла, отстранившись от всего, что могло отвлечь ее от горя и терзаний, и потому не заметила, как вышла на дорогу и не услышала стука копыт.

Одинокие путники попадались на этой дороге не то, чтоб часто, но не так уж редко, как можно представить. Они осмеливались пуститься в путь, если, как уже было помянуто, с них нечего было взять. Одинокий всадник – другое дело. Даже если он стар, подслеповат и хром на обе ноги, у него всегда можно отобрать коня или осла, или мула. Поэтому если по дороге на Кааф кто-то ехал в одиночку, то это был либо разбойник, либо человек, по каким-то причинам отставший от каравана, вместе с которым путешествовал.

Человека, поспешавшего в сторону Каафа на высоком, тонконогом жеребце золотистой масти, с первого взгляда можно было принять за разбойника. Он был одет на дебенский манер – в широкий кафтан, перехваченный наборным поясом, шаровары и мягкие сапоги, на боку у него висел меч хатральской работы, судя по изогнутому клинку и бирюзе, украшавшей рукоятку. А большинство разбойников в этом краю являлось через границы между Хатралем и Дебеном. Но человек опытный, много странствовавший сразу бы сказал, что никакой это не разбойник, а также и не уроженец какого-либо из юго-восточных княжеств. В такие кафтаны одевались в Дебене состоятельные горожане, и они же, как этот всадник, обычно брили бороды, и тщательно закручивали пышные усы. Люди пустыни, напротив, считали бороду истинным украшением мужчины, а из одежды предпочитали широкие плащи, длинные и плотные, надеваемые поверх рубах, головы же прикрывали платками или просто обвязывали тканью. Но ни горожане, ни кочевники юга не надели бы расшитую шамгарийскую шапку с отворотами. Зато щеголи южных торговых городов Нира, особенно Каафа, запросто сочетали в своей одежде самые несочетаемые детали: это вовсе не считалось смешным или вызывающим. Вообще во всем его облике – не только в одежде, но и в манере держаться в седле, в том, как он нахлестывал коня – заметна была некая лихорадочная франтоватость, совершенно несвойственная тем, кто промысел свой осуществлял мечом и луком. Да и по правде, рыхловат он был для такого промысла.

Итак, он спешил, проклиная то – или тех, кто задержал его на караванной стоянке, а Дарда его не услышала. Что вполне объяснимо – по песку, даже плотно утоптанному, всадника, если не быть начеку, можно и не услышать. Но для всадника это не было оправданием: оборванка, возникшая на перекрестке дорог, нагло шла себе, и не желала убираться с его дороги. Что ж, пусть пеняет на себя. Уж он-то объезжать ее не собирается. Он бы непременно сбил ее, если б Дарда, все еще пребывая в отстранении, не ощутила бы: что-то не так. И бессознательно отступила на шаг в сторону. И перехватила посох за середину, чтоб легче было защищаться. И всадник промчался бы мимо, если б коня не испугала мелькнувшая рядом с его мордой палка. Кровные кони бывают пугливей полевых мышей и капризней избалованных красавиц. Он заржал, поднялся на дыбы, и всаднику стоило больших усилий удержаться в седле. Он кричал, бил коня плеткой и вжимал колени ему в бока, а золотистый жеребец плясал на задних ногах. Когда же он, наконец, смирился, в бешенство впал его хозяин. Вместо того, чтобы показать этому отребью свою силу, он сам оказался в дурацком положении. Наглость нищенки не имела предела. Вдобавок, укрощая коня, он оказался несколько впереди Дарды, и увидел ее лицо. Это решило дело. Самим своим существованием жалкая уродина оскорбляла его – красивого, нарядного и сильного. И за это ее следовало наказать. Он развернул коня. Если раньше он мог сбить нищенку походя, как бы случайно, то теперь он готов был убить, затоптать конем, не марая благородных рук.

Оцепенение спало с Дарды, слезы высохли, мир, только что бывший тусклым и расплывчатым, вновь окрасился в яркие, резкие цвета. Долгие месяцы Дарду не учили ничему, кроме как отражать и наносить удары. И сейчас, прежде чем она успела что-либо решить, ее руки и ноги решили за нее. Посох снова скользнул в руке – Дарда держала его, как копье. Она отскочила, прыгнула и в прыжке ударила всадника в грудь концом посоха. Удар рассчитан был именно на то, чтобы лишить его равновесия. Действительно, черноусый вылетел из седла, прокатился по песку и, приподнимаясь, потянулся к мечу. Но ни подняться, ни вытащить меч он не успел. Дарда нанесла второй удар – в горло.

Ильгок, не любивший крови, научил ее, как ломать шейные позвонки. Но тогда он своим посохом лишь коснулся нужной точки. Дарда не стала сдерживать руку.

… Он не сразу умер, и Дарда стояла над ним в некоторой растерянности. Она впервые видела, как умирает человек, хотя была повинна – или считала себя повинной – в двух убийствах. Но грабитель Закир погиб мгновенно, и ее не было рядом с Ильгоком, когда тот убил себя. И она наблюдала.

До сих пор Дарда встречала в устремленных на нее взглядах только отвращение, насмешку или жалость. Теперь она видела нечто новое. Она даже наклонилась, чтобы повнимательнее рассмотреть непривычное выражение в тускнеющих глазах.

Страх.

Когда все кончилось, Дарда воткнула посох в песок и отошла – ловить коня. Она не была уверена, что сумеет это сделать, и что животное вообще подпустит ее к себе. До сих пор ей приходилось управляться лишь со старым отцовским мулом. Жеребец фыркал и храпел, но шарахаться и убегать не стал, а когда она огладила его морду и гриву, быстро успокоился. Дарда глянула в седельные сумки. Одна оказалась пуста, в другой были лепешки с сыром, и тыква-горлянка, на треть наполненная сикерой.

Потом Дарда вернулась к убитому. Не столь давно она так же стояла над трупом загубленного ею человека, но сейчас не вспоминала об этом. Произошедшее словно бы отодвинуло ужас и боль последних дней, и сделало ее прежней: спокойной, решительной, внимательной к мелочам.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация