Совсем иным должен был стать – и стал Новый Дворец. Для его постройки были приглашены самые лучшие зодчие, художники и мозаичисты, каких смогли отыскать посланцы императора. Сюда свезли всевозможные диковины со всей Европы, и пусть злые языки не уставали повторять, что на деньги, затраченные на покупку статуй языческих идолов и нечестивых правителей, цветного мрамора для отделки парадных залов и невиданных тварей для зверинца, можно было построить десяток церквей и купить целый воз святых мощей, Ян-Ульрих закрыл свой слух для подобных речей. При дворце были также разбиты великолепные сады и цветники. И после завершения работ император со всей семьей перебрался туда. Жизнь потекла как в сказке. Праздники следовали за праздниками, пиры сменялись турнирами, балы – охотами, представления – состязаниями певцов. Ничего куртуазнее нельзя было придумать. Во всяком случае, так уверяли поэты. И даже те, кто осуждали чрезмерную роскошь двора и легкомыслие придворных, не могли при этом скрыть восхищения блеском правления Яна-Ульриха. Тем более, что при всем вышесказанном никто бы не назвал императора плохим христианином. Он жертвовал на церковь с той же щедростью, с которой закатывал пиры и травли, не посягал на права Святых Трибуналов. И придворные, позабывшие о наказании за греховную жизнь, могли припомнить о нем, не покидая дворца, ибо фасад его выходил на Соборную площадь, где совершались казни еретиков. Впрочем, это лишь добавляло греховным удовольствиям остроты…
Само собой, жизнь без подруги сердца среди этого великолепия была бы невыносима. По первости подруги менялись довольно часто. Но вот уже почти восемь лет одиночество императора разделяла прекрасная Эльфледа, чаще именуемая госпожой Эльфледой. Рассказывали, будто она еще в ранней юности лишилась супруга, павшего в какой-то междоусобной стычке. Император, будучи на охоте, прослышал о красоте вдовы, заехал ее утешить, и, как выражались сочинители песен, охотник попался в свою же ловушку. Госпожа Эльфледа воцарилась при дворе на правах некоронованной королевы, и права эти вынужден был признать даже наследник престола. Признать против собственной воли – это замечали все в Тримейне. Когда госпожа Эльфледа появилась при дворе, он едва вышел из отроческого возраста, но, войдя в совершенные лета, предпочел обосноваться в мрачном и суровом Старом Дворце, рядом с темницей и родовой усыпальницей. Пойти на прямую рознь с отцом он не решился, но празднества в Новом Дворце посещал с явной неохотой, избегая встреч с фавориткой. Так сплетничали в Тримейне – по крайней мере, до тех пор, пока вокруг Старого Дворца не поползли иные слухи, гораздо более страшные и жуткие. Теперь принц Норберт дал столичным сплетникам новую пищу для пересудов, обзаведясь, по примеру отца, фавориткой. Принца, человека молодого, и вдобавок, вдового, никто за такое не думал осуждать, но смутное недовольство, которое в последнее время вызывал у горожан наследник престола, выплеснулось на эту темную – во всех смыслах – особу. Определенно о ней было известно лишь то, что она южанка. А это было в Тримейне признаком наивысшей куртуазности, и одновременно навлекало подозрение во всех представимых пороках. Последнее усиливало то, что никто не слышал о ее муже. В Тримейне привыкли, что любовницы императоров непременно должны быть замужними дамами либо вдовами. Связь с незамужней девицей нарушала все приличия, и ежели девица такое допустила, значит, она прирожденная развратница. А принц открыто показывался с этой Бесс и не прятал ее от взора добрых людей. Не иначе она опутала его какими-то чарами. И на турнир, устроенный императором в честь посвящения в рыцари самых достойных юношей из благородного сословия наследник не преминул явиться в ее обществе.
Это празднество, одно из самых блестящих в году, происходило за городской чертой, на Турнирном поле, специально для этих целей огороженном и обустроенном. В центре находилась прекрасная ровная арена, окруженная прочным барьером, на котором во время состязаний крепились щиты с гербами участников. Кругом размещались трибуны для зрителей и и ложи для судей и почетных гостей. По полю раскинулись шатры и навесы, где благородные господа и дамы могли найти отдохновение в жаркий летний день. Здесь же поставили свои палатки всевозможные торговцы, на случай, если господа или их слуги возымеют надобность в каких-либо товарах, а также жонглеры, музыканты и шуты, увеселяющие публику. А за императорской ложей можно было наблюдать невиданное доселе диво. Там стояло дерево, усыпанное золотыми и серебряными листьями. Такую награду придумал куртуазный монарх для победителей в состязаниях. Тот, кто преломит копье противника, должен получить серебряный лист, а выбившему противника из седла достанется лист золотой. А до той поры вокруг дерева была выставлена охрана, и не надо иметь семь пядей во лбу, чтоб угадать – кто-нибудь из придворных пиитов непременно сравнит дерево с райским древом, охраняемым вооруженными ангелами.
Празднество было приурочено ко дню Пятидесятницы, наподобие таких же увеселений при дворе короля Артура, чьих легендарных жизнеописаний Ян-Ульрих был большой поклонник. А в это время погода в Тримейне бывает прекрасная – если только дождь не пойдет. Солнце сияет, веселя сердца, но самая жара, выпадающая обычно на июль, еще не наступила. И, желая вкусить всех удовольствий от летнего дня, император пожелал с утра отбыть из города на своей личной барке, с ковровым шатром и вызолоченными веслами. Его сопровождали госпожа Эльфледа, Исдигерд, ее брат, занимавший должность главного конюшего, и еще несколько приближенных. Полюбовавшись прибрежными красотами, несколько часов спустя они перебрались на конные носилки и так прибыли на Турнирное поле.
Наследник, словно бы в пику отцу, решил отправиться верхом, хотя ему, живущему на острове, речной путь был бы удобнее. Он со своей свитой выехал с Королевского острова по мосту, и покинул город через Эрдские ворота. Под седло он приказал вывести своего любимого гнедого Танкреда, а Бессейре отдал Фанетту. Это была белая кровная кобыла, на которой сам он ездил в отрочестве. А выбрал он ее по причине смирного нрава, и преклонного возраста, поскольку он не был уверен в умении Бессейры ездить верхом.
Впрочем, относительно Бессейры он ни в чем не был уверен, и она по-прежнему не открывала, кто ее послал. Хотя насчет того, что пришла она не для мести или злодеяний, похоже, не лгала. Но это ничего не меняло. Несмотря на то, что с ее появлением приступы беспокойства прекратились, и страх уменьшился, сама она не вызывала у него приязни. Нельзя любить нож, вскрывший опухоль, пускай этот нож, возможно, спас тебе жизнь.
Хуже того, Бессейра – или Бесс, как ее обычно называли – его раздражала. Казалось бы – красивая, молодая, стройная, только любуйся, но его она не привлекала, а порой ее черты и манеры представлялись ему отталкивающими – ее неуловимо быстрые и непредсказуемые движения ( при том, что она часами могла сидеть неподвижно), ее темные сухие волосы, ее прищуренные глаза… Она постоянно щурилась, и оттого создавалось впечатление, будто Бесс близорука. На самом деле зрение у нее было отличное. Она умудрялась замечать даже то, что никак не могло попасть в поле ее зрения. Словно у нее был глаз на затылке. Она, впрочем, отрицала, что свойство это имеет колдовскую природу.
– Просто наблюдательность. Этому можно научиться.
