Гиро не заступился за брата, а тихо хныкал, как ребенок.
Нетль был зол до крайности, потому что, если в гостинице кто-то умер, хотя бы и не от заразной хвори (а кто докажет, что не от заразной?), это отпугивает постояльцев, и хотел гнать комедиантов в шею. Пришлось заплатить ему дополнительно, потому что оказаться среди зимы без приюта означало бы дружно отправиться вслед за Динишем. Деньги он взял, остаться разрешил (возможно и злость его была показной, средством сорвать выгоду) – но выставил условие: что нынче же же к вечеру покойника в комнате не было. Между тем, похоронить Диниша в тот же день не удалось, О том, чтоб хоронить его на кладбище, не могло быть и речи. Он и впрямь умер без священника, не причастившись святых даров, и не отрекшись от своего греховного ремесла. А закапывать его в чистом поле совесть не позволяла, да и страшновато было, по правде-то. Можно было похоронить его рядом с кладбищем, по ту сторону ограды, как поступали с теми, кто погиб от рук разбойников или утопленниками, но на то требовалось дозволение священника, и как было всем известно, просто так оно не давалось. Снова пришлось платить, и немало. На сей раз изрядную лепту внес Джаред, благо Лабрайд отпустил ему на дорогу не скупо. Актеры восприняли это как данное, никто не спорил, не отнекивался, и не просил добавить. На переговоры со священником, с кладбищенской братией, с могильщиками, напиравшими на то, что долбить мерзлую землю не всякий возьмется, ушло еще два дня. Занимались этим Матфре и Джаред, а тело Диниша, которое Зика и Дагмар обмыли и завернули в старый плащ, перенесли в повозку, где он провел большую часть жизни. Там оно и лежало, никем не потревоженное – хоть тут от мороза была какая-то польза.
И только на третий день, его, уложив на носилки, предоставленные кладбищенским братством (за что отдельная плата), отнесли к месту вечного успокоения. Гроба не полагалось. Молитву прочел Джаред, благо за годы монастырской жизни так их заучил, что не позабыл за последующие десять лет бродяжничества. Матфре был этим нескрываемо доволен. За исключением мелочей, все прошло пристойно, все как у людей.
Вечером в зале «Вертограда» справили поминки. Хозяин не возражал. Народу немного – и все какое-то развлечение. Первые покаянные дни уже миновали, и, опять же, поминки, никто, даже фискал Трибунала, если не дай Бог, на огонек заглянет, не придерется. Кроме того, Святой Трибунал на Севере действовал гораздо ленивей, чем по ту сторону Эрда.
Осиротевшие «Дети вдовы» пили и пели, не оглядываясь на происходящее за окнами. Пели любимые песни Диниша, которые не всегда попадали к случаю: застольные, любовные, издевательские, но и печальные, протяжные, и такие, словно по заказу складывали:
Друг, прощай! Луна в канаве,
Гул в крови и звон в ушах.
Жил ли в горе, жил ли в славе,
Прахом был – и станешь прах.
И в работе, и в заботе
Может, вспомнишь, про меня.
Как кончался на свободе,
Отошел до света дня.
Песни распевать глухому,
На воде оставить след…
Я бы рад подохнуть дома,
Да его в помине нет.
А от этого переходили к здешним, в Эрденоне уже заученным песням – про меч Бреки-ярла, про графа Магнульфа и сестру его Мехт, про Руккера Трехбородого… и снова возвращались к песням южным.
Мой путь в конце, а твой в начале,
Душа молчит, а сердце спит…
Постояльцы и те, кто зашел пропустить кружку, привлеченные этими странными поминками, не уходили, слушали, – и пили, поскольку слушать всухую не привыкли, поэтому вечер для «Вертограда» оказался выгоднее прочих. Актеры тоже выпивкой не пренебрегали, особенно Матфре, который в перерывах между песнями так часто прикладывался и к пиву, и к вину, что к ночи уже валился под стол, а Зика, против обыкновения, скандалов не устраивала. Джаред выпил ровно столько, чтобы согреться, вернувшись с похорон – больше душа не принимала. Сидел в стороне и смотрел на Дагмар. Она была за общим столом с комедиантами, пела, но не пила. И не плакала. Джаред по опыту знал, что такое отнюдь не всегда свидетельствует о бесчувственности. Может быть, позже… После смерти Диниша они не обменялись ни словом, и Джаред не знал, как относится она к завещанию покойного мужа. А Диниш даже не потрудился узнать, согласна ли она, отдал как вещь! Конечно, Джаред хотел, чтоб Дагмар принадлежала ему, может быть, он желал этого больше всего в мире, но в нынешнем положении казался себе дурак дураком. Хуже того – он ожидал обвинений, что нарочно не вылечил, а то и просто отравил Диниша своими зельями, чтобы завладеть его женой! Но никто из комедиантов ни словом не попрекнул его. И Матфре завещание Диниша ничуть не удивило, Что у них, так принято?
Не став дожидаться окончания поминок, Джаред вышел из зала и поднялся к себе. На столе в глиняной плошке имелся огарок свечи, но не было смысла палить огонь. В комнате было так мало всего, что и без света можно найти что понадобится. Кровать – точнее, тюфяк на козлах, стол, табурет, узел с одеждой, которую женщины перетащили от Диниша, когда убирали тело… Был довольно прохладно – в гостинице отапливали только нижний этаж, к тому же ставни заперты неплотно, между ними пробивался лунный луч. Джаред все же разделся и лег, укутавшись в одеяло. Пения сюда не доносилось – то ли все уже упились и разбрелись, то ли от усталости взяли тоном ниже.
Потом в тишине скрипнула дверь.
В последнюю неделю Джаред совсем забыл об опасностях, кроме тех, что подстерегают всех добрых людей – болезнях, холоде, голоде и тому подобных. А ведь ехал он в Эрденон, чтобы упредить действия убийц, вооруженных ядом и черной магией. А что есть у него?
Кто-то вошел и тихо закрыл за собой дверь.
– Кто здесь? – спросил он. А может, лучше было притвориться, что спишь…
– Это я.
Дагмар вышла на середину комнаты. Он сел в постели.
– Ты? Зачем…
– Но ведь я теперь должна жить с тобой, верно?
Джаред так был потрясен спокойствием, с которым это было произнесено, что промолчал. По-своему истолковав его молчание, Дагмар сказала:
– Если ты не хочешь, я уйду.
– Нет! – выкрикнул он, прежде чем она повернулась, и торопясь, добавил. – Но я думал, что тебе нужно какое-то время…нужно соблюсти траур…
– Джаред, – она говорила так же ровно, как всегда, только немного грустно, – мы не такие, как добропорядочные люди. Нас не венчают, не причащают, не отпевают. Ты это сам видел. Слово «траур» не для нас. Мы живем просто. Диниш хотел, чтоб я осталась с тобой. Так я и делаю.
– Ты пришла ко мне, потому что так хотел Диниш?
– А что в этом плохого?
Отсвет луны падал на ее лицо, и в этом призрачном свете оно было столь же чистым и совершенным, как в том сне. Но в отличие от сна, бесстрастным. Безмятежным.
– Так ты любила его?
– Диниш был замечательным актером. С ним было хорошо играть. Как ни с кем.
