— Ломаная страна, лежащая за невероятным морем, — сказал Доул. — Я в юности потратил немало времени, изучая мифы и космогонию. Треснувшая земля, страна Призрачников, «Верши дня»… Призрачники явились к нам с восточной оконечности Вселенной. Они миновали каменные глыбы, вращающиеся в небе, — еще один мир, более хрупкий, чем наш, на бескрайнем плато, — и пробрались сюда, на землю столь благодатную, что она могла показаться им раем — бесконечное мягкое утро. И физические законы здесь отличались от законов их земли. Природа этого мира была спорной… Некоторые говорят, что их приземление сопровождалось таким выбросом энергии, что вполне можно было разбудить хаос Вихревого потока, прямо над местом перехода. Это сказки. Но их прибытие и в самом деле было достаточно бурным, чтобы распороть мир, саму реальность. Треснутая земля была реальна и была их творением. Если ты разбиваешь что-то, содержимое прорывается наружу… Покинув свой первый дом, я несколько лет изучал этот разлом. Искал методы и инструменты, которые позволили бы понять его. А когда я оказался здесь, Любовники увидели в моих знаниях то, что я и вообразить не мог… Представьте себе мощь Призрачников, их науку, их магию. Представьте, что они могут совершить, что они уже совершили с нашим миром. Вы видите масштаб катаклизма, вызванного их прибытием. Не только в физическом, но и в онтологическом смысле. Приземлившись, они взломали не только поверхность мира, но и его законы. Что уж тут удивляться, если мы со страхом произносим название империи Призрачников?
«И все же, — шевелились в голове Беллис еретические мысли, — и все же именно мы урезонили Призрачников: Волхвосстание, а потом Кожесброс. Какими бы слабыми мы ни были».
— Говорят, что именно вы возглавляли Волхвосстание, — сказала она.
— Ничего я не возглавлял, — на удивление резко сказал Доул. — И ничего с тех пор. Я солдат, а не вожак. Великий Кромлех… это кастовый мир. Вы выросли в торгашеском городе, так что для вас это само собой разумеется. Вы понятия не имеете о свободе продавать свои услуги, делать то, что требует от вас наниматель. Никакой я не вожак.
Утер Доул пошел с ней по коридорам «Гранд-Оста».
Когда он остановился на одном из множества пересечений, Беллис на мгновение показалось, что он сейчас поцелует ее, и глаза ее расширились. Но это не входило в его намерения.
Он приложил палец к губам.
— Я хочу, чтобы вы узнали кое-что о Любовниках, — сказал он.
— А как их зовут? — спросила Беллис, чувствуя усталое раздражение. — Меня уже тошнит от этой… таинственности. Не верю, что вы не помните.
— Помню, — сказал Утер Доул. — Конечно помню. Но их прежние имена не имеют никакого значения. Теперь они — Любовники. Лучше вам запомнить это.
Доул повел ее на нижние палубы, где не было ни звуков, ни патрулей. «Это еще зачем?» — думала Беллис, взволнованная и испуганная. Теперь они находились в темной и очень тихой части корабля. Здесь не было окон — Доул и Беллис спустились ниже ватерлинии, в те уголки корабля, куда давно никто не наведывался.
Наконец Доул нырнул под лабиринт труб и провел ее в маленькое помещение — не комнату, скорее закуток. Стены, пол — все здесь было покрыто пылью, краска шелушилась.
Доул поднял палец перед губами Беллис.
Она понимала, что тому, кто тайно действует против Саргановых вод, не стоит попадать в зависимость от Доула, заводить с ним дружбу. «Что я здесь делаю?» — подумала она.
Утер Доул поднял палец к потолку, находившемуся всего в паре дюймов над его головой, и выразительно наклонил голову. Прошло несколько секунд, прежде чем Беллис что-то услышала, а когда услышала, то не сразу поняла, что это такое.
Голоса. Приглушенные слоями воздуха и металла. Полузнакомые. Беллис задрала голову. Теперь она почти разбирала слова. Это было случайно обнаруженное место для подслушивания. Благодаря причудливому сочетанию конструкции и материалов звуки из помещения наверху проникали (по трубам, полым стенам?) через потолок.
Голоса из помещения наверху.
Комната Любовников.
Беллис удивленно вздрогнула. Она слышала голоса Любовников.
Медленно и осторожно, словно те каким-то образом могли увидеть ее, Беллис выгнула шею и прислушалась.
Слова, произносимые с быстрыми придыханиями, перескакивали через регистры. Звуки. Кошачьи, просящие, довольные. Вздохи сексуальной близости, боль, другие сильные эмоции. И слова, проникающие сквозь металл.
…мой… скоро… жарь… да и… режь… здесь… моя… режь… да, да…
Да.
Слова многократно повторялись. Беллис отшатнулась от них — физически, буквально, отошла в сторону от слабой точки в металле. Слова, звуки произносились быстро нараспев и были так насыщены страстью и желанием, то их приходилось обрубать, иначе они превратились бы в бессловесный визг.
режь да мой режь
Два потока слов, мужской и женский голоса, накладывающиеся друг на друга, переплетающиеся, неразделимые — их ритмы неразделимы.
«Джаббер милостивый!» — подумала Беллис. Утер Доул бесстрастно смотрел на нее.
«Режь, и режь, и жарь, и режь!» — думала она, в ужасе направляясь к двери. Она думала о том, чем эти двое занимались в своей комнате всего в нескольких футах от нее.
Доул повел ее прочь из этой жуткой норы. Они миновали слои металла, вышли на ночной воздух. Доул по-прежнему не говорил ни слова.
«Что же это ты делаешь? — думала Беллис, глядя ему в спину. — Зачем ты мне это показал?»
В его манерах ничто не говорило о похоти. Беллис не могла этого понять. Сдержанный, красноречивый и официальный, в собственной комнате он был только рассказчиком — посвящал ее в необычные истории, излагал разные теории. А здесь, в этих коридорах, превратился в проказливого мальчишку, который нашел себе укрытие и прячется в нем. С невысказанным, неописуемым бахвальством, какого можно ждать от ребенка, Доул провел ее в свою насиженную берлогу, открыл ей свою тайну. И Беллис не могла понять, зачем.
Ее била дрожь при воспоминаниях об этих похотливых выкриках, о проявлениях страсти Любовников. А может быть, и любви. Она думала об их шрамах, надрезах. Кровь и рассеченная кожа, любовная лихорадка. Тошнота подступала к горлу. Но Беллис приводило в ужас не кровопролитие, не их ножи и не то, что они делали. Вовсе не это. Такие мелочи вовсе не волновали ее — это она могла понять.
Тут появлялось кое-что еще. Сами эмоции, напряженный, головокружительный, тошнотворный пыл, который Беллис слышала в их голосах, — вот что нагоняло на нее страх. Они пытались слиться воедино, рассечь себя и истечь кровью друг в друга. Они разрушали свои личности ради чего-то очень далекого от секса.
Эта безумная страсть со стонами, которую они считали любовью, на взгляд Беллис, была сродни мастурбации и вызывала отвращение.
