«Что это за город?» — думал он, пока они пробирались внутрь.
На башнях Крупнокалиберного моста, сотнями лет торчавших над водами Большого Вара, теперь стояли пушки, которые лениво плевались снарядами; и без того убогая Худая сторона отныне была обезображена не только нищетой.
Причем повсюду. Пролеты Ячменного моста остались позади, улицы полнились повседневностью, чудовищной и прекрасной. Они были не совсем безлюдны. Перевязанные солдаты наблюдали за маленьким отрядом из развалин домов. Отдельные мирные жители торопились куда-то крысиной побежкой, сгибаясь под тяжестью мешков с едой, мебели и всякой ерунды, которую они перетаскивали с места на место. Им было страшно.
Из-за дорожной пыли, покрывавшей Каттера и его спутников с головы до ног, на них посматривали с любопытством — все были грязны, но их грязь отличалась от городской. Однако никого не удивляло то, что они путешествуют вместе: двое переделанных и четверо нормальных людей (при том, что никто не видел Курабина), ведущие в поводу усталых кобыл.
Впрочем, переделанные были сами себе лошадьми. Одним из них был Рахул, человек-ящерица: он служил агентом Анн-Гари в те дни, когда родился Железный Совет, его голос сообщил Иуде о смерти Узмана. Уже в возрасте, он все еще бегал на своих ногах, развернутых коленями назад, быстрее всякой лошади. Он вез на себе Иуду через дикие земли до самого города. Другой была женщина по имени Марибет, чью голову хитроумный маг посадил на шею ломовой лошади, утыканной птичьими когтями. На ней ехала Элси.
Многие молодые граждане Совета, никогда не видевшие Нью-Кробюзона, жаждали пойти с отрядом, но Анн-Гари заявила, что сейчас дорога каждая пара рук. А город от них и так никуда не денется. Железный Совет ограничился двумя представителями.
Переделанные глазели по сторонам, словно пара деревенских парней откуда-нибудь из Нищенских предгорий. Похоже, городской пейзаж глубоко потряс их. Они шагали сквозь разрушенную мечту о собственном прошлом.
По улицам бегали беспризорные дети — развалины заменили им площадки для игр. Бомбы стерли с лица земли одни кварталы, а другие превратили в мрачное фантастическое нагромождение одиноко стоящих стен, куч щебня, балок и проводов толщиной в руку, торчащих из-под земли: этакие сады развалин. И посреди них рождалась новая красота.
Ведьмы соорудили статуи необычных цветов из кирпича и разных обломков. В одном месте они достроили полуразрушенную, увитую плющом стену: вторая половина стала как бы нематериальным отражением первой, и через нее прыгали кошки и собаки. Они стали хищными, пугливыми животными: коллективисты голодали.
А вот — странное представление. На перекрестке дети Разыгрывали пьесу для родителей и друзей, доведенных до отчаяния, но прикидывавшихся гордыми и довольными, и все это под непрекращающиеся звуки бомбежки. На стенах были сложные спирали, они сплетались и расплетались. Невидимый Курабин прошипел:
— Точ-ч-но.
Однажды, когда они проходили мимо, началась паника: кто-то завизжал и с воплями «Морок! Это морок!» бросился прочь от движущегося цветного пятна. Но оказалось, женщину напугало свежее граффити, с которого поползла краска. Она смущенно засмеялась над своей ошибкой. Загудел клаксон, над Коллективом нависло рыбье брюхо аэростата, из которого полетели бомбы, штукатурка с кашляющим звуком посыпалась с домов. Все, кто был на улице, вздрогнули: выглядели они усталыми, но при этом не напуганными, а покорными судьбе.
Люди на улицах щеголяли в костюмах самых разных фасонов — последние побеги обнищавшего дендизма.
«Что это за место? — думал Каттер. — Не могу поверить, что я здесь. Не могу поверить, что я вернулся. Мы вернулись».
Он посмотрел на Иуду. Тот был сломлен. Его лицо исказилось от боли. «И этого мы добивались?» — прочел в его глазах Каттер.
В последние дни пути, на подступах к городу, эмиссары Совета сталкивались со множеством беженцев, бедных и не очень, из центра и пригородов. Там, на открытых землях, все они были заблудившимися.
— Слишком все это ужасно, — сказал им один, думая, что говорит с исследователями.
— Город уже не тот, — твердили все кробюзонцы.
— Сначала все было иначе, — сказала одна женщина с ребенком на руках. — Я бы осталась. Было непросто, но в этом был смысл. Тюрьмы и переделочные фабрики опустели, прошел слух, что Устье Вара отложилось, приходили известия из Коллектива, пока он не пал. А потом еда кончилась и мы стали жрать крыс. Пришлось уходить.
Перепуганный бакалейщик из Шека утверждал, что когда коллективисты захватили южную часть Пряной долины, то выгнали богачей из их домов, расстреляли мужчин, изнасиловали и расстреляли женщин, а детей превратили в рабов.
— Я решил уйти, — сказал он. — А вдруг они победят? Вдруг убьют мэра Триеста, как убили Стем-Фулькер? Я иду в Толстоморск. Там всегда ценили трудолюбивых людей.
Каттер шел по некогда знакомым улицам, где теперь лежали кучи штукатурки, полоскались забытые знамена разных политических фракций, плакаты провозглашали идиотские теории, новые религии, новые вещи, новые способы бытия, разделение и расслоение. Шумная жизнь покинула улицы, но осталась в отголосках, в самих зданиях: стены их стали палимпсестами истории, хранящими память о других эпохах, восстаниях и войнах.
В совете делегатов было шестнадцать членов Союза. Пятерых удалось найти. Они не верили своим глазам, обнимали пришельцев, плакали.
— Я не могу поверить, поверить не могу.
Каждый из них по очереди обнял Иуду за то, что он нашел Железный Совет, а потом Элси и Каттера за то, что они нашли и привели назад Иуду. Поздоровались с Дрогоном. Иуда объяснил им, что с ними монах Курабин, беглец из Теша, и они, смутившись, неловко помахали неизвестно кому.
Потом подошла очередь переделанных. Представителей Железного Совета.
Благоговейно, нет, скорее подобострастно «союзники» из нью-кробюзонского Коллектива сжимали руки или хвостоподобные конечности переделанных, заверяя их в своей солидарности.
— Сколько лет, — прошептал один, стискивая руку Рахула, который ответил ему неожиданно нежным рукопожатием своих нижних, ящеричьих, конечностей. — Ты вернулся. Хавер, где ты был? Боги. Мы вас так ждали.
Спросить хотелось так много. Как все было? Где вы были? Как живете? Не скучаете? Эти и другие непроизнесенные вопросы витали в комнате, словно духи. Когда кто-то наконец заговорил, то все услышали:
— Почему вы вернулись?
Каттер знал некоторых делегатов. Он вспомнил старую кактку по имени Опухшие Веки, из Объявленных вне закона; человека по имени Терример, чья партийная принадлежность была ему неизвестна, и Курдина.
Курдин, издатель «Буйного бродяги», был переделан.
Переделку осуществляли в зависимости от веяний моды. Каттеру доводилось видеть такие фигуры и раньше: пантомимные лошадки, так называли их в народе. Курдина превратили в четвероногого. За его собственными ногами неуверенно шаркала вторая пара человеческих конечностей, а торс, которому они принадлежали, согнутый в талии, нырял в тело Курдина над пятой точкой, словно в мутную воду. Внутри него жил другой человек.
