В каналах поглубже живут пресноводные дельфины. Эти уродливые твари, судя по их виду, давно уже не знают притока свежей крови. Напуганные фырканьем гигантского крокодила-саркозуха, они прыскают в разные стороны. Детеныш копьерука пытается научить Иуду делать движущиеся фигурки. Молодняк давно уже считает его своим. Иудины фигурки ужасно неуклюжи, и копьеруки смеются, но по-своему — испуская вздохи.
Когда они поют перед своими статуэтками, Иуда добродушно старается подражать им, но помнит о своей роли клоуна и охотно ее придерживается.
— Шалабалу, — говорит он. — Каллам, каллай, каза!
Разумеется, у Иуды ничего не выходит. Сделанные ребятишками фигурки встают и шагают, а его кукла превращается в липкий комочек и падает.
Наступает конец лета, малярийный воздух становится чище. Раздаются выстрелы. При первых звуках далекой стрельбы копьеруки принимают защитный вид, и на несколько мгновений Иуда остается один среди небольшой группы деревьев. Наступает тишина, и обитатели болот медленно принимают свой обычный облик. Их взгляды устремлены на Иуду.
Появляются трапперы, обвешанные тушками мелких болотных тварей. Они исследуют заболоченные земли, собирая с них свою дань.
К одному из них Иуда приближается на десять ярдов, но он уже сам стал болотным жителем, и человек не видит и не слышит его, а только перехватывает поудобнее винтовку и тупо пялится в сторону, на текущую воду. Другой наблюдательнее — одним ловким движением он нацеливает винтовку прямо в грудь Иуде.
— Разрази меня господь, — говорит он. — Еще чуть-чуть, и мы бы тебя подстрелили.
Человек настороженно вглядывается в одежду и бледную кожу Иуды, потом тычет большим пальцем куда-то на север.
— Они там, милях в трех-четырех отсюда. К закату доберутся, — добавляет он.
Болотные твари притихли. Никто не плещется, не возится и не чирикает. Иуда медлит. Настал поворотный момент, и хотя он один виноват в том, что оказался здесь, ему все же нужно закрыть глаза и подумать обо всем — что есть и что будет. Он не даст этому моменту истечь: он пристанет к нему, как брехливая шавка к прохожему, и будет преследовать его, пока время не отползет, обливаясь кровью. Тогда он вернется назад, опечаленный.
— Ну вот, — говорит Иуда.
Теперь он — незаконное дитя времени. Все вокруг содрогается.
Узкая полоса земли, небольшой причал. На краю обширной трясины расчищен уголок — несколько акров колышущейся торфяной почвы, плоской, заваленной мусором. На прирученном клочке поверхности теснятся палатки, фургоны и землянки с крышами из мха; туда ведет новая тропа. Слышны выстрелы.
Иуда несет в своем мешке подарок и букетик болотных цветов. Он видит группу людей в перемазанных грязно белых рубашках и толстых штанах. Они изучают карты и вглядываются, щурясь, в загадочные инструменты. Они варят еду на кострах, от которых валит черный жирный дым, густой, как след каракатицы. Они небрежно приветствуют Иуду: весь в тине и грязи, он, верно, выглядит духом болот. Переделанные вьючные животные тревожно переступают с ноги на ногу при его приближении.
Встает вождь — старик, крепкий и жилистый, точно пес. Не сводя с вождя глаз, Иуда идет за ним в его брезентовую палатку.
Свет с трудом пробивается сквозь тяжелую ткань. Мебель в палатке простая, из темного дерева, стоит шкаф с выдвижной кроватью — места мало.
Старик нюхает потрепанный букет. Иуда смущен: он совсем забыл городские манеры. Прилично ли дарить пожилому человеку цветы? Но тот нисколько не обижается, а, напротив, с удовольствием нюхает все еще прекрасные цветы и ставит в воду.
Он спокоен. Седые волосы собраны в аккуратную косицу на затылке. У него необычайно живые голубые глаза. Иуда шарит у себя в сумке — телохранители напрягаются и вскидывают оружие — и достает оттуда куклу.
— Это вам, — говорит он. — От копьеруков.
Человек с видимым удовольствием принимает подарок.
— Это божок, — объясняет Иуда. — Резчиков у них нет. Они делают только простые штучки.
В руках у старика — веревочное изображение духа предков. Иуда сделал его сам. Старик глядит в лицо из пеньки.
— Я хочу вас кое о чем спросить, — говорит Иуда. — Я не знал, что вы сами будете здесь…
— Я всегда здесь, когда идет освоение новых территорий. Это священный труд, сынок.
Иуда кивает так, словно ему сообщили нечто драгоценное.
— На болоте живет народ, сэр, — говорит он. — По-моему, я пришел из-за них.
— Думаешь, я не знаю, сынок? Думаешь, я не знаю, зачем ты здесь? Вот потому я и говорю тебе: мы заняты священным трудом. Я пытаюсь уберечь тебя от печали.
— Они совсем не такие, как пишет Шак в своем бестиарии, сэр…
— Сынок, я уважаю «Потенциально мудрых» больше, чем кто-либо другой, и мне ничего не надо объяснять. Давно прошли те времена, когда я считал изложенное в этом груде, скажем так, верным. Теперь все иначе.
— Но, сэр… Мне нужно знать, то есть я хотел бы узнать, как… точнее, где вы собираетесь вести вашу дорогу, потому что эти люди, копьеруки то есть, они, они… я думаю, могут не выдержать того, что вы им принесете.
— Я никому не хочу зла, но, видит Джаббер и все боги, поворачивать поздно. — Голос старика мягок, но от его пламенных слов Иуда холодеет. — Сынок, ты должен понять, что происходит. Мои планы не касаются твоих копьеруков, но если они встанут на моем пути, то будут раздавлены, это так. Знаешь, что перед тобой? Все, кто уже здесь, и все, кто еще прибудет, вплоть до последнего землекопа, до последнего клерка, до последней лагерной шлюхи, повара и охранника, все переделанные, все мы без исключения — миссионеры новой церкви, и в мире нет ничего, что могло бы прекратить наш священный труд. Я не желаю тебе зла. Это все, что ты хотел мне сказать?
Иуда смотрит на него в тоске. Его губы шевелятся в попытке произнести слово.
— Когда? — удается ему вымолвить наконец. — Какие у вас планы?
— Думаю, ты и сам знаешь о моих планах, сынок. — Старик спокоен. — А вот когда?.. Спроси у холмов. А еще спроси у духов и божков своей трясины, сколько тонн чистого песка и гравия способны они проглотить.
Он улыбается, трогает Иуду за колено.
— Ты уверен, что больше ничего не хочешь сказать? Я надеялся услышать от тебя кое-что другое, но если бы ты хотел, то уже сказал бы это. Спасибо тебе за божка, и передай своим копьерукам мое уважение и глубочайшую благодарность. Я скоро увижусь с ними, ты ведь понимаешь, правда?
Он указывает на стену, где висит карта. На ней обозначены земли от Нью-Кробюзона до порта Миршок, включая Строевой лес и болота, и еще пространство внутри континента на несколько сотен миль к западу. Подробности отсутствуют: это неизученная территория. Но центр болота косо заштрихован.
— Я знаю, что с тобой происходит, сынок, — говорит старик, и в голосе его чувствуется неподдельная доброта. — Немало я повидал на своем веку людей, которые отуземились. Но это все надуманное, сынок, хотя сейчас тебе, наверное, кажется иначе. Однако я не собираюсь читать тебе мораль. И обвинять тебя тоже не буду. Скажу тебе лишь одно: это поступь истории, и твоему племени лучше отойти в сторону.
